Глен Кук - Хроники Черного Отряда: Книги Мертвых [сборник litres]

– Шутишь? На меня столько хлопот навалилось, что приходится работать даже во сне.

– Ладно, сейчас отдохнешь. Кое-кто, способный управлять туманным прожектором, упорно зовет меня. Почему бы тебе не подкрасться и не раздолбать чертову машину, чтобы старину Мургена не дергали всякий раз, когда кому-то понадобится совет насчет лущения орехов или еще какой ерунды?

– Это запросто, бывший начальник. Но учти: у меня у самой целый мешок нелущеных орехов.

– А вот хрен… – И Мурген исчез, точно его и впрямь дернули.

Могу поклясться, я слышала хохот белой вороны, не упустившей ни слова из нашего разговора.

Вожжа под хвост попала? – спросил Лебедь, когда я безо всякого повода окрысилась на него. – Или месячные начались?

Я покраснела. И это после двадцати лет, проведенных среди грубой двуногой скотины!

– Нет, кретин. Просто неважно спала этой ночью.

– Что?! – взвизгнул он, точно крыса под каблуком.

– Я неважно спала этой ночью.

– Ах, ну да. Наша милая крошка Дрема не выспалась. Эй, парни, кто-нибудь! Ро, Рекоход! Да все идите сюда, поделитесь незабываемыми воспоминаниями о том, что вы слышали ночью! О храпе, заглушающем дождь!

– Командир, тигрица в течке так не рычит, как ты храпела, – сказал Рекоход. – Люди вставали и уходили на южную дорогу, чтобы не слышать. Кое-кто предлагал тебя придушить или хотя бы натянуть на голову мешок. Уж поверь, если бы еще кто-нибудь знал, куда нам идти и что делать, ты уже лежала бы на одной волокуше с генералом Синдавом.

– Но я же такой нежный, душистый цветочек! Не может быть, чтобы я храпела. – Меня и прежде обвиняли в этом преступлении, но всегда шутливо и никогда с таким пылом.

Рекоход фыркнул:

– Лебедь раздумал на тебе жениться.

– Какой жестокий удар! Придется идти к Одноглазому за лекарством.

– К Одноглазому? За лекарством? Да он себя вылечить не может.

Я выпросила завтрак. Едва ли стоило утруждаться – нам еще очень долго сидеть на скудном пайке. Не успела я привести себя в порядок – насколько это вообще было возможно, – как движение возобновилось. Общее настроение правильнее всего было бы назвать расслабленным. Мы пережили эту ночь. И вчера подобру-поздорову убрались от Протектора.

С расслабленностью было покончено, как только мы наткнулись на останки Бадьи.

Великан Бадья – настоящее имя его было Като Далиа – в прошлом вор, а потом офицер Черного Отряда, – заменил мне отца. По-моему, он догадался, что я существо женского пола, но не признавался в этом, да я и не давала повода. Он очень не понравился некоторым моим родственникам-мужчинам, и на то имелись основания. Не дай бог разгневать Бадью!

Каким-то образом я сумела удержать себя в руках. У меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к мысли о его гибели, хотя всегда оставалась крошечная иррациональная надежда, что Мурген ошибается, что смерть позабыла о моем друге и он заточен вместе с Плененными.

Я не успела сказать ни слова, а Бадью уже положили на волокушу рядом с Синдавом.

Я потащилась дальше, и меня захлестнула волна совершенно неуместных мыслей, которые обычно приходят в голову в такие моменты.

На том месте, где мы провели ночь, осталась уйма мусора, в основном от животных. Когда Плененные шли этим путем, было то же самое. Однако, если не считать попадавшихся время от времени трупов, не было никаких признаков их пребывания. Ни навозных кучек, ни выброшенных за негодностью точильных камней, ни овощных очистков, ни пепла из жаровен – ничего. Остались лишь совершенно высохшие человеческие тела.

Нужно будет обсудить это с Мургеном. Пока же это небольшое умственное упражнение позволяло мне не поддаваться горькой печали по Бадье.

Мы брели на юг. То и дело шел дождь, все такой же мелкий, хотя временами ветер усиливался и влага хлестала чувствительно. Я дрожала от холода, опасаясь, как бы не посыпалась ледяная крупа или даже снег. Ничего похуже с нами пока не происходило. Наконец впереди неясно проступил силуэт таинственной крепости в центре плато – наша цель.

Ветер дул все сильнее и устойчивее. Некоторые жаловались на холод. Другие жаловались на сырость. Немногие жаловались на скудное меню, и уж совсем горстка – на все сразу. У меня же то, чем мы занимались, вызывало кое-какие позитивные эмоции.

Весь день я чувствовала себя одинокой, почти покинутой, несмотря на совершенно искренние усилия Лебедя, Сари и некоторых других. Только дядюшка Дой делал вид, что ничего не замечает; до сих пор не простил мне отказа стать его ученицей. Любит он эмоциональные манипуляции, жить без них не может. Несколько раз я пряталась в своем убежище и, спохватившись, говорила себе, что в этом уже нет необходимости. Никто из тех, кого я потеряла, меня уже не обидит. Я им этого не позволю. Реальность их существования зависит от меня. Они живы лишь в моей памяти…

Даже это – своего рода бессмертие.

Мы, веднаиты, верим в привидения. А еще мы верим в зло. Всегда удивлялась тому, что гунниты ничего такого не признают. Уход близкого человека из жизни они переживают отстраненно и фаталистично; смерть для них – необходимая часть жизни, которая не заканчивается вместе с нынешним воплощением души. Если бы по какому-нибудь капризу своих божеств гунниты обзавелись более упорядоченной теологией, то я, наверное, в прошлой жизни была бы очень скверной девчонкой. Надеюсь, что хотя бы от души повеселилась…

Прости меня, о Повелитель Небесный. Ты единственный Бог, милосердный и сострадательный. Других нет и быть не может.

И раньше ветер с каждым порывом приносил нам снежинки, а теперь он расщедрился на ледяную крупу, обжигающую лицо и руки. Все это, конечно, страшило наше воинство, но бунтом пока еще не пахло. Плетеный Лебедь рысью бегал туда и обратно вдоль колонны, успевая поболтать с каждым, а заодно напомнить, чтобы никто не сходил с дороги, чтобы шагал только вперед. Похоже, погода ему ничуть не мешала. Должно быть, он находил ее бодрящей. И рассказывал всем, как будет замечательно, когда самый настоящий снег покроет землю эдак на четыре-пять футов. Уж не сомневайтесь, снежный ландшафт вам понравится! Лебедь сам вырос на холоде, ему ли не знать, как погода закаляет мужчину.

Очень часто я слышала эмоциональные просьбы, адресованные Одноглазому, Гоблину и даже Тобо, наполнить Лебедю пасть быстросхватывающимся кладочным раствором.

– Развлекаешься? – спросила я Лебедя.

– Ну да. И заметь: тебя сейчас никто не проклинает.