Глен Кук - Хроники Черного Отряда: Книги Мертвых [сборник litres]

– Можешь на меня положиться – сделаю все, чтобы Тобо поправился, – заверила Шукрат. – А как только он окрепнет, заставлю его помочь Госпоже. Если ты к этому времени не вернешься. А теперь иди. И делай то, что надо сделать.

– Пойдем, папуля, – позвала Аркана. – Когда наберем высоту, лед будет таять медленнее.

– Да. Шукрат… если что-то пойдет не так. Раздобудь побольше льда и лети к нам. Может, Шиветья сумеет помочь.

Перед отлетом я зашел к Суврину и рассказал ему о своих планах, чтобы он знал, как следует поступить, если судьба распорядится так, что Костоправ уже не вернется.

До безымянной крепости лететь долго даже при попутном ветре. А когда тебя грызет тревога за самого дорогого попутчика, путь кажется бесконечным. От белой вороны толку никакого – если не считать ее аварийным запасом продовольствия. Аркана – дочурка исполнительная и помогает мне даже больше, чем я прошу, но она еще слишком молода. Почти все, искренне сказанное, кажется наивным и даже глупым. Впрочем, мне трудно вспомнить то время, когда и я был таким же молодым, азартно мчался по жизни и верил, что правда и справедливость обязательно восторжествуют.

Но свои мысли я держал при себе. После всего, что ей довелось пережить, Аркана вовсе не заслуживала, чтобы ее кипучий оптимизм вступил в неравный бой с моим горьким цинизмом.

Возможно, юное легкомыслие служит ей своеобразной защитой. И оно еще поможет избежать преждевременных ударов судьбы. Я знал людей, подобных ей, – тех, кто живет лишь настоящим.

Вскоре после того, как мы уложили Бубу в Пещере Древних, всего в нескольких ярдах от ее тетки, ко мне в голову полезли жуткие мысли.

Прежде всего меня встревожило то, что глаза лежащей неподалеку Душелов непрестанно следили за мной, пока мы вносили и укладывали девушку, а Аркана творила магическое оцепенение. Это были глаза белой вороны.

Паранойя проникает глубоко.

Душелов управляла птицей. И она прекрасно знала заклинания, необходимые для того, чтобы запереть кого-нибудь в ледяной пещере – или освободить пленника. Она могла освободить себя.

Когда эта мысль поразила меня, вороны поблизости не было. Иначе она поняла бы, что я догадался о такой возможности. Но я успел взять себя в руки.

Я долго стоял, залитый слабым холодным светом, исходящим неизвестно откуда. Стоял, глядя в никуда, ничего не замечая. Моя девочка… Как трудно поверить.

– Я никогда не знал тебя, дорогая. – По щеке скатилась слезинка.

Я вспоминал всех безжалостных людей, с которыми свела меня жизнь, и гадал, что они подумали бы, увидев сейчас этого плаксивого старика.

Они могли бы позавидовать мне – ведь я дожил до старости.

Откуда-то прилетела белая ворона и уселась мне на правое плечо, шлепая крыльями по лицу.

– Демон тебя побери!

Прежде она не позволяла себе таких вольностей.

Не знаю, долго ли я упивался жалостью к себе, пока меня не растормошила птица. Гораздо дольше, чем мне показалось. Птица вернула меня в мир суровых испытаний и жестокой боли.

– Аркана! Нам нужно возвращаться. Немедленно.

Когда мы доберемся до Таглиоса, моя разлука с Госпожой продлится уже больше недели.

Но ей предстояло продлиться еще дольше.

Аркана не откликнулась.

– Аркана?

Ее здесь не было.

И бревен не было тоже.

Эмоции – убийцы рассудка.

В тревоге за своих женщин я забыл, что моя приемная дочь – одна из Ворошков, не обделенных мозгами. И она сама сказала, что будет дожидаться подходящего момента.

Похоже, этот момент наступил. А в пещере остались только я и растрепанная белая птица.

Я не назвал бы Аркану совсем бессердечной. Да, она прихватила Ключ от Врат, чтобы старик-инвалид не смог уйти с плато, но не заставила его топать по лестнице до самого верха. Мне нужно было одолеть только часть пути. Мое бревно она оставила на ступенях, обеспечив себе пару часов форы. Ровно столько, чтобы я не успел ее догнать.

Манна Шиветьи быстро приедается, хотя, отведав ее, первые несколько часов чувствуешь себя превосходно. Жалость к себе и самоедство – горькие десерты. А старейший и дражайший враг в облике белой вороны – далеко не идеальный партнер в заточении.

Когда гнев остыл, а страх растаял, я взял бумагу, перья и чернила из запасов Баладиты и принялся за обновление Анналов.

Время здесь не ощущается, поэтому не знаю, как долго я провозился. Наверное, на самом деле даже меньше, чем мне показалось. Я уже начал тревожиться: никто не прилетел узнать, почему мы не вернулись. Я боялся и иного: не означает ли это, что прилететь некому? И скорее всего, прилететь не смогут Тобо и Госпожа.

Но Шукрат-то здорова. Почему же ее нет?

Не имея иных собеседников, я поймал себя на том, что все чаще обращаюсь к вороне. И все чаще для того, чтобы одолеть копящееся отчаяние. Шиветья наблюдал за нами со своего огромного деревянного трона, несомненно забавляясь моей бедой. А меня самого забавляла Душелов.

Она знала, как выбраться из ледяной пещеры. У нее просто-напросто не было рук. А я не мог этому нарадоваться.

В заточении я спал уже пять или шесть раз, когда вернулись нефы. Сначала в моих снах.

Душелов не давала мне забыть, что она общается с демоном. И что в теле белой вороны она фактически не более чем инструмент Шиветьи. Эта информация не казалась мне достойной внимания до тех пор, пока меня не навестили Вашен, Вашан и Вашон.

Прежде я не был к ним особенно восприимчив. Гораздо лучше знал их по описаниям, чем по личным впечатлениям. И теперь понял, почему это было именно так.

Их уродливость вторгалась в мои сны, но лишь как ощущение присутствия чего-то чуть более конкретного, чем Неизвестные Тени. Золотистое сияние жутких звериных масок, замеченное краем глаза, и краткие фрагменты слов, с помощью которых нефы пытались что-то сообщить, – вот и все, что я вспоминал, просыпаясь, – потный, дрожащий от ужаса.

Смотревшие на меня глаза Шиветьи казались веселыми как никогда.

Но вскоре я узнал, что его веселье имеет пределы.

Я дал ему обещание. Он мог заглянуть в мое сознание и убедиться, что я намерен его сдержать. Но он мог понять и то, что я намерен тянуть с выполнением обещания, пока не устрою окончательно свою жизнь.

Он терпел десять тысяч лет. Но сейчас его терпение дало трещину.

Я осознал это во сне. В ту ночь, когда нефы едва не пробились в мой разум, сны внезапно наполнились чем-то огромным, невидимым, проникшим в них с той же легкостью, с какой кит проплывает сквозь стаю дельфинов. Это нечто надвигалось, подобно тьме, но не казалось зловещим. Просто ощущение чего-то необъятного и неторопливого.