Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

– Но…

– Я пойду, – настойчиво повторила она и торопливо вышла вон. Дверь за ней закрылась. Герхард сплюнул на пол между ног и потянул к себе кувшин с остатками вина. Мартин со вздохом встал, прошёлся до стола в углу, принёс доску и принялся расставлять на ней обшарпанные шашки.

– Гляди, – сказал Герхард, нарушая тишину, – забыла свой платок. Куда ж она теперь чихать-то будет?

Михелькин помедлил, скомкал тряпочку в кулак и встал из-за стола.

– Я догоню, – сказал он, оглядев по очереди всех троих.

Отговаривать его никто не стал.

Уйти, конечно, Ялка не ушла – всё медлила неподалёку от корчмы, решая, куда податься. Кривая вывеска с серпом и молотом скрипела на ветру. Похолодало, а быть может, это только ей казалось после тёплого трактира. Она подумала ещё немного и двинулась вперёд, стараясь не ступать разбитым башмаком в простуженные лужи. Дождь вновь посыпал мелкой моросящей пеленой, как через сито, высоко на небе проступил размытый диск луны, непривычно белый, словно сметана.

Сзади хлопнула дверь.

– Эй, погоди!

Девушка обернулась. Михель в несколько шагов нагнал её и протянул платок.

– Вот. Ты забыла там.

Ялка лишь кивнула и плотнее запахнула шаль. Взяла платок.

– Ты в самом деле хочешь уйти? – спросил Михель.

– Да. Эти комнаты мне не по карману.

– Про дядьку тоже наврала?

– С чего ты взял?

– Так… – он пожал плечами. – Что-то верится с трудом.

– Не верится – не верь.

Они умолкли. Сыпал дождь. Глядеть на Михеля ей не хотелось, от этого почему-то начинало сбоить сердце. А может, просто грог туманил голову. «Не надо было столько пить, – рассеянно подумала она. – Что я здесь делаю?»

– Пошли ко мне, – сказал Михель. – У нас тепло и место есть.

– Какое место? – та не поняла.

– Ну, место же. Кровать. Уляжешься с моей сестрой.

– Ещё чего! А вдруг она не согласится?

– Ха! Ей тринадцать лет, пусть только попробует вякнуть. Ну что, пойдёшь?

Идти к нему ей не хотелось.

Оставаться под дождём тем паче.

Ялка молча двинулась к окраине села. Некоторое время они шли рядом.

– У тебя красивые глаза, – сказал Михель.

– Спасибо.

– За что? Как будто я неправду говорю. Пойдём со мной. Ещё не поздно передумать. Посмотри – темнеет уже. Вон мой дом.

Ялка против воли покосилась на одноэтажный ладный домик с подворьем и замедлила шаги. Михелькин истолковал её колебания в свою пользу, развернул полукафтан, который нёс до этого в руках и набросил его девушке на плечи. Та повела плечами, порываясь его сбросить, но Михелькин мягко и уверенно обхватил её и придержал.

– Не надо, – отстранилась та.

– Пойдём, – он развернул её лицом к себе и заглянул в глаза. – Пойдём, а?

Он что-то говорил, потом шептал ей жарко на ухо, подталкивая к покосившейся калитке. Сопротивляться почему-то не было сил. Ялку бросало то в жар, то в холод, она шла, не чуя ног под собой. Сырости в промокшем башмаке она уже не ощущала. «Наверное, вот так оно и бывает, – с безразличием подумала она, – когда и хочешь, и не хочешь, а идёшь… А почему? Зачем? Куда?» Она не понимала, что́ с ней происходит, чувствовала, что поступает плохо и неправильно, но шла, как заколдованная или как во сне. И лишь за несколько шагов до двери то ли в хлев, то ли в сарай она почувствовала, как что-то непонятное, сосуще-липкое заворочалось у неё в груди, и снова попыталась отстраниться.

– Михель… Михелькин… Не надо.

– Всё хорошо. – Уверенные руки парня уже сдвигали деревянную щеколду. Дверь распахнулась с тихим скрипом, как зевающий рот. – Всё будет хорошо. Не бойся.

– Нет. Я не хочу.

– Не бойся…

– Михелькин…

Внутри оказалось тепло. Три коровы, одна с телёнком, с любопытством наблюдали за людьми. За дальней загородкой копошились свиньи – Ялка слышала их хрюканье. В окошки лился серый свет, по крыше нашёптывал дождь. Михель бросил полукафтан на сено, усадил девушку на него и примостился рядом, сноровисто выпутывая её из плена кожушка. Ялка непослушно опустилась, высвободила одну руку, другую, словно в бреду повторяя: «Нет… Нет…», потом почувствовала его пальцы на своём лице и дёрнулась назад. Чувство холода в груди сделалось невыносимым, сердце понеслось вприпрыжку. Ялка стала задыхаться. Михелькин опять всё понял по-своему, руки его опустились ниже, нащупали шнуровку на её корсете и потянули за узел. Ялка судорожно уцепилась за его запястья. Некоторое время в полумраке шла бесшумная борьба, закончившаяся победой Михелькина. Слов его девушка уже не понимала, голова её кружилась. Не прекращая тихо говорить, Михелькин провёл ладонью по её лицу, скользнул назад, зашарил у девчонки под рубашкой. Холодные пальцы коснулись грудей, Ялка тихо ахнула, закрыла лицо руками и попыталась повернуться на бок, но Михель ловко развернул её обратно, подхватил и приподнял. Зашуршала ткань, бёдрам стало холодно, и Ялка поняла, что юбка на ней задрана самым бесстыдным образом, а Михелькин уже наваливается сверху, торопливо дёргая завязки на штанах.

– Нет… Нет… – вновь затвердила она.

– Сейчас… Не бойся… Ну, не бойся… Будь же умницей… Какая ты красивая…

– Нет!

Ялка закричала и забилась, размахнулась и ударила его мешком, замолотила пятками. Михелькин охнул, сдал назад и навалился, в темноте пытаясь ухватить её то за руки, то за ноги.

– Постой… Да погоди же ты… Ах, чёрт…

– Нет, – словно заведённая твердила Ялка и мотала головой, – нет, нет… нет…

– Да успокойся же ты!..

Нога девчонки в деревянном башмаке что было силы засветила Михелю под рёбра, а затем ещё куда-то (Ялке показалось – в лоб). Михель рассвирепел.

– Ах, сука!!!

Она едва увидела замах и вслед за тем – летящий ей в лицо кулак. Мир перед глазами озарился яркой вспышкой, за глазами что-то лопнуло – и наступила темнота. Какое-то время девушка лежала оглушённая, совершенно без движения, а когда смогла соображать, почувствовала, как что-то тёплое, чужое и упругое рвануло болью снизу так, что Ялка не сдержала стона, проникло вглубь и стало двигаться там, у неё внутри. На бёдрах стало мокро. Михель размеренно заахал, то наваливаясь сверху, то скользя назад. От отвращения Ялку передёрнуло, сосущий холод опустился из груди в живот и там собрался в точку, как свинцовый шар. Лежать было ужасно неудобно, ноги подогнулись, шею нещадно кололи сухие травинки. Она невольно опустила руки и в следующий миг нащупала что-то шершавое и деревянное за отворотом правого чулка.

Нож.

Это был тот самый нож, который, уходя, она взяла с собою. Она совсем о нём забыла. Страх туманил голову, пальцы судорожно сжали рукоять, и девушка, едва соображая, что творит, рванула лезвие из-за чулка и ткнула им во тьму.

Михель рванулся, ахнул, захрипел, откинулся назад и рухнул на бок, дёргаясь всем телом. Что-то тёплое плеснуло Ялке на живот, она забилась, вскрикнула и торопливо поползла назад из-под Михеля, приподнявшись на локтях и извиваясь как змея; по лицу её стекали слёзы. Отползла, приподнялась на четвереньки и лишь тогда сообразила, что в руках у неё ничего нет – нож остался у Михеля в ране. Она обернулась и с ужасом смотрела, как Михелькин пытается встать, рвёт ворот рубахи, хлипко втягивает воздух ртом и валится на сено окончательно.