Джон Краули - Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра [litres]

«Имр».

Много лет спустя он усомнится: то ли услышал этот звук и попытался его выучить, то сам его издал и так научился? Его это слово или людское? Уже не узнать.

Потом его заметил детеныш в лисьей шкурке, показал на него, и все остальные подняли глаза. Нужно спасаться? Она – к этому моменту Дарр почему-то решил, что это маленькая самка, может быть, потому, что она сидела среди других самок, где не пристраивались самцы с шерстью на лице, – похлопала себя по животу, потом указала на него, заворковала и забормотала, а остальные смотрели на него. И Дарр понял. Она рассказывала им, как он ее нашел и вывел из леса.

Он подал клич, чтобы как-то подтвердить ее слова. Один громкий звук, всеобъемлющий клич.

– Ка! – закричала она в ответ и развела тонкие ручки, словно крылья, и Дарр понял, что она хочет говорить с ним, позвать его, что-то донести.

– Имр, – сказал он; не звук даже, а какое-то бульканье, будто Квакшу проглотил.

Она радостно подпрыгнула.

Она произнесла его слово, точнее, попробовала, а он ответил ее словом. Они оба знали, что поговорили, и в этом суть. Этого было довольно.

С того времени она начала искать Дарра там, где, как она думала, он жил, – в открытой и солнечной части леса, где они впервые встретились, – и грустила, если не могла найти; Дарр же шпионил за поселением, злился, потому что ее всегда окружала толпа детенышей или взрослых, будто она принадлежала им всем. Когда им удавалось встретиться наедине, они повторяли выученное слово, а потом пробовали сказать другое; оба хорошо умели подражать чужим кличам, хоть и не знали, что́ произносят.

Вскоре стало понятно, что она не может говорить на его языке, как Ворона, а он точно так же не способен говорить на ее наречии: различное устройство рта, гортани и языка не позволяло этого. Но, слово за словом, за лето они научились разбирать на слух речь другого. Так они потом и общались: она говорила на своем языке, он – на своем, и постепенно они начали понимать друг друга. В языке Дарра Дубраули совсем немного слов – она его называла «наречием Ка» по тому первому слову, которое повторила, тому, что слышала чаще других, – но они так меняют смысл в разных тональностях и ситуациях, что она училась медленно; ему же приходилось запоминать огромное количество ее слов, и все они для него звучали одинаково, зато каждое имело только одно значение. Со временем он приспособился вставлять некоторые ее слова в свою речь, а она – его слова, загадочные, те, для которых в их родных языках не находилось перевода.

Странное дело: если знаешь имя, вроде бы получаешь власть над названным. Когда Дарр выучил слова «копье», «телега», «горшок» и «корова», эти вещи отделились от всех прочих и стали одновременно самими собой и его собственностью. На то, чтобы понять другие вещи, ушло больше времени. Дарр видел, как она подает клич в толпе сородичей, и только один из них оборачивается, чтобы ответить. Как так? Она сказала Дарру, что позвала человека по имени.

– По какому имени? – уточнил Дарр Дубраули.

– По его собственному, – ответила она. – По имени, которое принадлежит только ему одному.

Они сидели на скале, с которой Дарр Дубраули смотрел на свою первую битву. Теперь они редко расставались, если только он не улетал к знакомым Воронам, которых раздражало ее присутствие, ее когте-палка и ее голос, или если она уходила в свой «дом» к родным, которые не хотели, чтобы Ворона постоянно возилась где-то рядом. «Птица смерти» – так она сказала, а потом упала на землю, закрыла глаза и замерла неподвижно («смерть»), подпрыгнула, размахивая руками («птица»), и указала на Дарра. Его имя или название его рода.

Смерть. Птица. Он вспомнил об обнаженных бойцах, которые призывали стаю Дарра на поле боя. Птицы смерти.

– Но у всего есть два имени, – добавила она. – Одно означает, что это такое, а второе – свое собственное. – Она показала куда-то назад и вверх. – Как это называется? Каким именем?

– Гора.

– А ее собственное имя? Только ее имя?

– Зачем горе имя? Она же не может ответить, когда ее зовешь.

Она повалилась на спину от смеха, так что затрясся белый живот с маленьким узелком кожи в центре.

– Ничего ты не знаешь, Птица, – сказала она.

У нее было не одно собственное имя, а множество: одни ей дали, другие она выбрала сама; одни были лишены смысла и означали только обращение, другие – такие же, как у ее отца или матери, но с ее собственным отличием.

У ее родителей тоже были собственные имена, хоть они и умерли. Все сородичи – она их называла Людьми – заботились о ней, но больше всех она любила того, кого Дарр назвал Певцом, и она тоже его называла Певцом – словом из своего языка, которое означало то же самое, но не совсем.

– Его отец был Бобром, – сообщила она. – А мать – волной на воде, а ее мать – палкой.

Она лежала на спине и смотрела в небо, на быстрые низкие облака.

– У тебя должно быть имя, – заявила она.

Это была странная мысль: будто вылетел вдруг из тумана на чистый воздух, или наоборот.

– А как раздобыть имя?

Она задумалась, смахнула с лица жучка. Дарру Дубраули казалось странным, что ее густые волосы и полоски меха над глазами были почти того же цвета, что и лисья шкура, которую она всегда носила с собой. Одним из имен, которые она придумала для себя, было В-Лисьей-Шапке.

– Нужно подумать о том, что ты сделал, где был, – ответила она. – Что сделал такого, чего не делали все остальные. Имя берется из того, что ты есть.

Дарр Дубраули задумался как мог.

– Я тебя увидела на Дубе в лесу. Тебя могут звать Дуб-в-Лесу.

– Дубов много, – возразил Дарр. – И на них много Ворон.

– А какой из них твой?

Дарр подумал о Дубе, на сухой ветке которого впервые задумался о земле, где вовсе нет Ворон. Он стоял не в глубине леса, а на опушке, и рядом виднелась одинокая старая липа.

– Хорошо, – сказала девочка В-Лисьей-Шапке. – Будешь С-Дуба-Растущего-у-Липы.

– Все равно, – сомневался он.

– И еще тайное имя.

Вдруг она села, словно услышала птичий клич или почувствовала опасность, хотя не было ни того ни другого, посмотрела в пустоту перед собой и выкрикнула слово. Он удивленно посмотрел на нее. Она повторила слово. Короткое, хриплое, он тоже мог его сказать.

– Дарр, – каркнул он.

– Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы.

Он попробовал имя на вкус. Оно означало только его одного из всех созданий и тварей мира. Наверняка его не носила ни одна другая Ворона, да что там – ни у одной Вороны никогда не было собственного имени.

Лето сменилось осенью; Лисья Шапка всюду ходила за ним, бегала быстро, как Заяц, на своих длинных ногах, перепрыгивала камни и ручьи, звала его, когда он пропадал впереди, – как же недалеко видят глаза Людей! Он тоже летал за ней, в те места, которые она считала особенными или важными, хотя Дарру редко удавалось найти разницу между ними и тем, что рядом; в некоторые места она отказывалась заходить, и он не понимал почему – для слова, которым обозначалась причина, не было перевода на его язык, потому что не было в его мире ничего, что нужно назвать этим словом. Она его произносила, когда не хотела входить в какую-нибудь сумрачную рощу, но это слово не означало, что она «боится»; она произносила его, когда стояла на коленях у холодного ручья, который для него ничем не отличался от других ручьев, опускала в него ладони, а потом смотрела, как вода течет между пальцами, прежде чем выпить, но при этом не просто «утоляла жажду». Дарр никак не мог угадать, когда она снова скажет это слово; побежит она к тому, что так назвала, или прочь от него.