Джон Краули - Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра [litres]

Вот так Люди жили в мире: для них весь мир состоял из троп и поворотов на этих тропах; прошлое там, откуда привела их тропа, а будущее – там, куда она их приведет. Повороты и развилки пути – вот где они жили и называли их в честь своих двух рук.

– Нам? – уточнил Дарр.

– Придет зима, – сказала она. – Та ночь, та самая ночь, когда светлая сторона года сменяется темной. Тогда для нас откроется путь.

– Но мне не нужна эта вещь, – заявил Дарр Дубраули. – Она не для меня. Так ведь? Не для Ворон.

– Да. Думаю, не для Ворон.

Дарр Дубраули подумал о своих собственных драгоценных вещах, которые он когда-то показал ей в камнях под колючим кустарником.

– Зачем мне туда? Зачем ты меня хочешь взять с собой?

Она закуталась в плащ, но продолжала дрожать. Люди всю жизнь оставались голыми, как малые птенцы, ни тебе шерсти, ни оперенья; от этого им бывало худо на темной стороне года. Тогда за них можно даже бояться, если толком подумать.

– Потому что мне страшно, – ответила она.

Больше всего Вороны удивлялись тому, как Люди думали, будто они одни своими деяниями могут заставить поры года сменять друг друга, зеленые росточки – явиться там, гле их посадили, а дни после зимы – сделать теплее. Они думали, что солнце – это человек вроде них и делает, что ему хочется; в самые долгие зимние ночи нужно жечь огромный костер на вершине холма, чтобы солнце проснулось и встало, а не осталось за подневным краем мира. Вороны знали, что у мира нет краев, потому что умели летать и видели, как он встает вдали, дерево за деревом, холм за холмом, а за ними – дальше, но Люди этого не знали и не поверили бы Воронам, если бы те рассказали.

Но Люди знали тот день, когда пора долгого солнца сменится порой короткого солнца; они знали, когда луна будет яркой, а когда потемнеет и сколько это продлится, – и в этом они никогда не ошибались.

– Мне нужно отправиться в путешествие, – сказал Дарр Лисяте. – Не знаю, сколько оно займет. Но уверен, что вернусь.

– Может, вернешься, может, нет, – заметила Лисята.

Зимняя ночевка по вечерам полнилась Воронами – молодыми и старыми. Гам стоял неимоверный. Где-то в этой черной толпе сидели птенцы Дарра и Лисяты; они уже выросли.

– Когда я вернусь, – сказал Дарр, – может… не знаю точно, но может так выйти, что пройдет много сезонов.

– Да? – спросила Лисята, и она была озадачена куда меньше, чем Дарр ожидал. Может, не поняла его. Он и сам себя едва понимал. – И куда же ты собрался, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы? Неужели и мне, и другим нельзя полететь с тобой? Нехорошо быть одному.

Лисята смотрела на него своим хитрым глазом. Как он мог сказать: «Потому что этого места, скорее всего, не существует – даже если я туда попаду»?

– Со мной пойдет некто из Людей, – сказал он. – По имени В-Лисьей-Шапке. Далеко на поклюв, будем искать кое-что.

– И что же?

– Она хочет, чтобы я полетел с ней. Не знаю зачем.

– Так что же?

– Что-то драгоценное, что нужно Людям, – проговорил он тихо, чтобы его не услышали в гаме. – Оно должно спасти Людей от смерти. Так они говорят.

Вороны никогда не сидят неподвижно, если только не спят или не мерзнут зимой, но Лисята вдруг замерла.

– Если тебя долго не будет, – сказала она наконец, – может, я буду здесь, когда ты вернешься, а может, нет.

– Знаю.

– По разным причинам.

– Знаю, – сказал он; это был очевидный факт, но вдруг он показался ему невыносимым. – А вдруг тебе тоже можно полететь. Отправишься с нами?

Она по-прежнему смотрела на него, хотя ему показалось почему-то, что она его больше не видит.

– Я путешествовала, – сказала Лисята.

И другого ответа он, скорее всего, не добьется.

– На всю жизнь, – сказал он в отчаянии. – Ты и я.

– Жизнь коротка, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы, – сказала она и отвернулась, расправила свои огромные красивые крылья, неторопливо взмахнула ими, тем самым неповторимым движением, и полетела туда, где галдели другие Вороны.

– Эта вещь принадлежит нам, – сказала ему Лисья Шапка, шагая по тропе, невидимой для Дарра, отмечая шаги своим длинным посохом, словно это он вел, а она шла следом. – Не им.

– Потому что им она не нужна, – сказал Дарр Дубраули. – Они уже мертвые.

– Они более чем мертвы, – добавила она.

Лисья Шапка смотрела прямо вперед. Он сидел у нее на плече; его помет уже украшал ее плащ. Они шли строго на поклюв, на север, который он всегда чувствовал и мог ее направлять туда – к морю, о котором оба они не ведали.

– Они были отважны и сильны, – добавила она, – и жили куда дольше нашего, но они столько пробыли вне жизни, что выросли из смерти и получили новую жизнь. Может быть, они никогда и не умирали.

– Они не мертвые?

– Они живы. Но не так, как мы. Увидишь.

Некоторое время Дарр сидел молча, цепляясь за ее плечо, и думал, что она и вправду решила идти туда, куда сказала: будто это не трудно, а просто.

– Тогда, давно, они украли твою шкурку, – сказал он.

– Не эти. Через тех рука прошла бы насквозь; явись они ночью, растаяли бы после петушьего крика. Эти живы.

– Чем они живут?

– Страхом и почитанием.

Опустилась тьма, и начался новый день, потому что дни народа Лисьей Шапки, в отличие от наших и вороньих, начинались с заката. Они вышли в путь первым днем зимы, когда год повернул на темную сторону. Теперь луна выросла и будет расти до ночи, когда станет круглой, а потом начнется темная половина месяца. В одеяле, переброшенном через правую руку, она несла мясо и хлеб; на посохе зарубками были обозначены дни до полнолуния, так что их можно было сосчитать. Лисья Шапка не знала, как далеко на север нужно зайти, чтобы найти нужное место, поэтому решила продолжить путь и ясной ночью. Дарру это пришлось не по душе.

– Я так не могу, – сказал он. – Не могу летать по ночам.

– Так сиди, – сказала она. – И свет есть.

– Неправильный свет.

Лисья Шапка рассмеялась, но скоро остановилась ради него, хоть ничего и не сказала. Он уснул, прижав голову к груди, крепко обхватив лапами ветку. Когда его глаза открылись, он увидел ее в бледном, чужом свете – свернулась на широком камне, на виду, совсем бесстрашная. Из-за него? Нет, вряд ли.

В последний день растущей луны они пришли на север. Она так сказала, хоть Дарр не понял, как она это узнала. Для него север был не местом, а направлением. Они стояли на опушке голого леса, над равниной. Полуденное солнце не давало тени. Вдалеке, так что даже Дарр едва видел, поблескивал странный белый свет – море.

Длинный высокий холм рассекал равнину, – казалось, он не вырос из земли, а был на нее положен. Он был – так сказала Лисья Шапка – точно спящий на боку великан, положивший голову на локоть. Дарр Дубраули ничего такого не заметил. Они видели жилища у его подножия, бурые крыши и беленые стены. И Овцы паслись там, где Лисья Шапка увидела поросшие травой колени; в полуденной тишине звонко залаяла Собака.