Джон Краули - Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра [litres]

– Потому что не хотят мне отвечать, – сказала Лисья Шапка Дарру. – Трусы.

Последний избранник отнес ее в сырую беседку у золотой реки, но все пошло как обычно: когда Лисья Шапка задала ему вопрос, он превратился в Угря и попытался ускользнуть в прибрежный ил. Лисья Шапка поймала Угря и заставила говорить. Что в ней, в этой Самой Драгоценной Вещи, где она и как ее отыскать?

Ничего, проговорил зубастой пастью Угорь.

Говори правду, приказала она.

Хорошо – в ней всё.

Лисья Шапка сказала, что правда тут либо одно, либо другое, но Угорь ответил, что да, правда и то и другое и не отпустит ли она его все-таки?

Лисья Шапка сдавила его крепче. Угря трудно удержать в руках. Она сказала: Не отпущу, пока не откроешь мне, где ее найти.

Угорь извивался и вырывался. Нигде, кроме как в обширной земле внизу, сказал он, и вовсе она не спрятана в яйце Вороны мира сего. А потом выскользнул и уполз.

– Вороны мира сего? – уточнил Дарр Дубраули.

– В этом мире только одна Ворона, – сказала Лисья Шапка, словно только что об этом узнала. – Всё здесь по одному. Просто встречается снова и снова, поэтому кажется, что всего много.

– Понял, – сказал Дарр Дубраули, но на самом деле понял только теперь, когда начал рассказывать свою историю: в земле, где существуют одни лишь знаки, нужен только один каждого вида, один замок, один царь, любовник, соперник, ребенок, зверь, рыба, птица, зуб, глаз, чаша, постель.

В них не было ничего, кроме их значения, и только значение изменялось. Поэтому он клевал печень павших воинов-великанов в каждой новой земле, но не насыщался и не голодал. Из какой бы чаши ни пила Лисья Шапка, та оставалась полной, а жажда не утолялась и не возрастала. Такая земля. Они стояли на дальних ее холмах и смотрели, как солнце лениво опускается к горизонту.

Как и во всякую ночь, теперь перед ним стоял выбор: спать на земле, как Перепелу, в складках плаща Лисьей Шапки, или одному в зарослях Орешника (тут всегда были заросли Орешника) и всю ночь слушать, как листья о нем перешептываются. Лисья Шапка здесь и вовсе не спала.

– Почему они не хотят отдать тебе эту вещь, если им самим она не нужна? – спросил Дарр Дубраули. – Я просто не понимаю.

Все эти вопросы она запретила ему задавать под луной на кургане, но теперь нужно, иначе он ей ничем не поможет.

– Так мне сказал Певец, – ответила Лисья Шапка. – Если эта вещь станет нашей и живые перестанут умирать, ни цари, ни царицы, ни свинопасы, ни воины больше не придут в эту землю. Число их не возрастет. Они потеряют подношения и почет, что имеют ныне. Кому их помнить? Да и зачем? Рано или поздно их позабудут.

Солнце уже опустилось так низко, как пожелало, и теперь начало карабкаться обратно в небо, и чем выше поднималось, тем холодней становилось его лицо.

– Поэтому они крадут детей, – объяснила Лисья Шапка. – Поэтому жители густого леса заманили меня к себе и не хотели отпускать. Ты помнишь. Они хотят, чтобы мы были с ними, всё больше и больше нас.

– Ну, рано или поздно все вы там будете.

– Может, и нет, – сказала Лисья Шапка и положила посох рядом. – Может, и нет.

– Но зачем, – спросил Дарр Дубраули, – если тут лучше? Тут все время игры и пиры, никому не приходится копать землю, убитые в схватках встают к вечеру, чтобы пировать и пить, снова и снова…

– Здесь не лучше, – с холодной уверенностью сказала Лисья Шапка. – Они так говорят, но даже герои не хотят приходить сюда раньше, чем придется, а когда приходится, они плачут. Не лучше. Поэтому мы оплакиваем мертвых, Ворона: плачем не только о нашей утрате, но и об их потере.

Солнце стояло уже высоко.

– Пойдем, – позвала Лисья Шапка.

Лисья Шапка не могла найти путь в обширную землю внизу. Дарру было стыдно, что он ничем не может ей помочь, будто он только слушает рассказ о том, что она совершила и что вынесла. Совсем ничем: до того мига, когда они потеряли всякую надежду и наконец повернули прочь от севера.

– Я старый, – сказал Дарр. – Я сдаюсь.

– Мы оба стары, – согласилась Лисья Шапка, опираясь на посох. Она сильно сгорбилась. – Стары, потому что состарились.

Они снова вошли в буковый лес, где желтые листья падали один за другим с легким шорохом, и не было больше никаких звуков.

– Как интересно, – сказал Дарр Дубраули. – Этого тут раньше не было.

– Мы здесь раньше не были, – возразила Лисья Шапка. – Нигде здесь раньше не были.

– Смотри, – сказал он.

Посреди леса стояло дерево выше всех остальных. Оно было сердцем леса только потому, что оказалось таким высоким и другого подобного не было: его единичность порождала лес вокруг, распространяла его во все стороны. Его гладкий ствол без единой ветви вздымался до самых крон меньших деревьев и дальше, а вершину его было не рассмотреть.

– Интересно, – проговорил Дарр Дубраули.

Он расправил крылья, взмахнул ими и оттолкнулся от земли больными лапами. Он услышал, как сзади его зовет Лисья Шапка. Дарр поднялся над меньшими деревьями, но это все равно уходило вверх и даже не начало ветвиться, так что Дарр засомневался, хватит ли ему сил добраться до вершины, – но потом из густого тумана наконец вынырнули нижние ветви Бука, и каждая была размером со взрослое дерево. Но что это там лежит на них, как на ладони с растопыренными пальцами? Как доски, что Люди укладывают в своих домах поверх земли, настил, пол. Дарр был ниже его. Он задержался на огромной ветке, лапы скользили по гладкой коре, но Дарр все больше убеждался в том, куда попал и что это. Далеко-далеко внизу, у корней дерева, он увидел Лисью Шапку, услышал ее слабый голос, но отвечать ей не было смысла: все равно она не сможет вскарабкаться к нему.

В настиле виднелись отверстия, через которые проходили самые толстые ветви или пальцы дерева. Как только крылья чуть-чуть отдохнули, Дарр снова взлетел и через такое отверстие проник в землю наверху.

Ибо это была земля.

Тот хитроумный Угорь сказал «в обширной земле внизу». Так он назвал крошечную землю наверху.

Во мгле под тенью огромной кроны Бука лежали ее крошечные холмы и лес, жилища, над которыми поднимался дымок. Дарр Дубраули парил над ними и чувствовал себя огромным. Одно из жилищ было больше прочих, его окружал частокол, а в его пределах – черный Щенок и толстая черная Свинья. Свинья спала; Щенок поднял голову, увидел Дарра, узнал и посмотрел, кажется, с ненавистью. Но Ворону это не трогало. Дарр опустился к жилищу и, ни разу не хлопнув крыльями, сел на тростниковую крышу. Из дымохода не поднимался дым, так что Дарр подобрался к нему и заглянул внутрь. Там Ворона этого мира подметала пол тонкой метлой.

С ним все это будто уже бывало прежде, иначе откуда Дарр мог знать, кто она и какую форму примет: он и на миг не задумался. И там, на полке, шедшей вдоль стен, стояла корзинка, выстланная соломой, а в ней – большое зеленое с бурыми пятнами яйцо, воронье яйцо.