Георгий Герцовский - Владей миром! [litres]

Иногда я устраивал посиделки с магами – и даже Кроннель их не пропускал. В основном говорили о том, как нам обустроить Утронию. Что-то и в самом деле меняли и улучшали, но без фанатизма – все было и так хорошо. В моих личных апартаментах нередкими гостьями были Литтия с Шайной. То вместе, то врозь. Аскетом я не стал, и хотя за девками в деревнях не охотился, помимо моих добрых подруг у меня гостили порой и другие особы прекрасного пола – в частности, красные шапочки из пивнушки.

Но это не главное. Большую часть времени я посвящал иному – сидел на крыше дворца с кристаллом Предельной Ясности, который висел передо мной в воздухе. Я концентрировался на минерале, пытаясь нащупать пресловутую дверь. Но не получалось. Я понимал, что этот мир придуман, что все вокруг иллюзорно, но это ничего не меняло. Иллюзорный и придуманный мир продолжал светиться маленьким, жгучим солнцем, нависать сиреневым небом с голубыми облаками, шуметь рекой у замковой стены и касаться кожи ветром, а обоняния – запахами леса. Реку, кстати, мы так и назвали – Стеклянная.

Почему, если хотел вернуться, я просто не убил себя? В конце концов я бы, наверное, так и сделал. Но уж больно не хотелось навсегда безвозвратно прощаться с Утронией. И потом… Чем я хуже Первого Падшего? Раз он мог открывать и закрывать дверь между мирами, почему я не смогу?

Но желание вернуться на Землю росло. Даже самый отчаянный геймер, проведя три дня кряду в мире любимой игры, хочет возвратиться в реальность. За исключением совсем уж больных персонажей, умирающих перед монитором. Но я к этим исключениям не относился. Мне хотелось увидеть маму, папу, Алису; хотелось сказать им, что я жив и люблю их. Даже в институт хотелось. Соскучился по учебе, друзьям, даже по преподам. Да, там, на Земле, все было сложнее, но я теперь трудностей не боялся.

Дни шли, а в своих экспериментах я не продвинулся ни на йоту. И злился на себя, и ругал, но злость только мешала. Спустя месяц подобных экспериментов я сдался.

Нет, не запил, но скис. Стал реже встречаться с утронцами, реже покидать стены замка. Катал бильярдные шары, ходил на речку купаться, рад бы был почитать, но книг там, разумеется, не было. Чтобы наколдовать книгу, нужно было до буквы представлять, что у нее внутри. Хоть сам садись и пиши. Целыми днями я гулял, валялся под деревьями или на берегу реки, мечтал о том, что вернусь. Упражнения с кристаллом тоже забросил.

Однажды, сидя на красивом холме, мне пришла в голову интересная мысль: может быть, чтобы разрушить иллюзии, мне не хватает того же, чего раньше не хватало для их создания? Веры? Веры в то, что мир вокруг – чья-то выдумка. Да, прекрасная, да, ставшая мне родной и близкой, но все-таки выдумка. Как любимая книга. Как в пятый раз просматриваемый фильм. Но пора уже закрыть любимую книгу, выключить любимый фильм.

Но и это не помогло. Хотя, сидя на крыше и любуясь на пасущихся мовлов, я прекрасно понимал, что таких смешных и неуклюжих созданий можно только выдумать. А глядя на Стеклянную реку, помнил, как она была создана.

На исходе второго месяца неудач я сидел на крыше и любовался на закат. Бордовые всполохи на фиолетовом небе, темно-синие облака. Я вспомнил, что, когда в Утронии темнело, небо зачастую приобретало красноватый оттенок и становилось не сиреневым, а фиолетовым. Также вспомнилось, что небо краснеет даже тогда, когда кровавого Марса в небесах нет. Местное светило Сабо во время заката тоже не багровеет, оно вечерами просто исчезает, будто лампочку выключают. Откуда же тогда эти красные всполохи среди облаков?

«Понятно, откуда, – догадался я. – Просто Стасику понравилась такая заставка, видите ли. Откуда вдруг подмешал ся красный цвет – ему все равно. На Земле же бывают красные закаты, решил он, почему бы и здесь не быть?»

Я попытался понять, откуда эти красные всполохи начинаются, какую имеют форму. В какой-то момент показалось даже, что левый краешек неба, очерченный синими облаками, чуть светлее, чем остальной небосвод. Будто кто-то потянул за уголок страницы, которую хотели перевернуть.

«Страница еще не перевернулась, но ее край уже пропускает свет лампы, горящей в комнате. В той комнате, где эту книжку с картинками сейчас и читают», – подумал я.

Смешная эта фантазия мне понравилась, и я стал внимательнее всматриваться, придумывая, какая у них там лампа, на той стороне, – настольная или торшер? Или это дневной свет пробивался? А потом я постарался ни о чем не думать, а осознать самого себя. Как о том Стас говорил. Мысли, чувства, желания, планы, воспоминания – это все не я. Это шелуха, окутывающая того, кто за всем этим может наблюдать – мое настоящее «я». То самое, которое видит сейчас светлый краешек неба и все, что вокруг него.

А краешек неба вдруг и вправду отогнулся – мне так показалось. Я не придал этому значения, оставаясь погруженным в себя. И тут он отогнулся сильнее. И в этот момент я смог увидеть белые стены, лампы дневного света на потолке, какие-то трубки и держатели прямо над… моей головой. А все, что было вокруг меня до этого, пропало: крыша, на которой я сидел, река внизу, лес вдали – все. Остались только белые стены, лампы, трубки… Они, как оказалось, вели к моему лицу. Одна из них прямо в рот входила. Потом я рассмотрел катетеры, тянущиеся от сгибов моих рук. Раздался писк, который стал повторяться и показался мне оглушительным.

Вбежала женщина в халате и колпаке синего цвета. Вид у нее был удивленный и встревоженный. Она стала что-то возбужденно говорить в рацию, которую вынула из кармана. Через минуту в комнату спешно вошел дядечка с вытянутым лицом, усами и бородкой. Тоже в синей шапочке и халате, который был лишь накинут на плечи. Доктор стал светить мне в зрачок маленьким фонариком, сестра проводила какие-то записи, глядя на приборы возле моей койки. Они говорили, но я мало что понял – не силен в медицинской терминологии. До меня наконец стало доходить, что происходит. Потом доктор сказал:

– С возвращением, юный друг, – и улыбнулся в усы.

Оказалось, я больше чем полгода провалялся в коме. Диабетический криз. Он случился в тот день, когда я шел домой с продуктами, фантазируя про черфелазду.

Дальше потекли дни на больничной койке – заплаканные, но счастливые лица родных, разговоры, процедуры, книги, лекарства, снова разговоры и опять процедуры с лекарствами.

Через три недели меня выписали. Нет, чудесного избавления от врожденного диабета не произошло, но в остальном я был здоров.

Потихоньку жизнь вошла в привычное русло. Я восстановился на свой курс в институте – даже академ брать не пришлось, смог нагнать.

Родители и сестренка, конечно, на седьмом небе были от счастья. Из комы, как известно, далеко не все возвращаются к нормальной жизни.