Джо Аберкромби - Немного ненависти [litres]

– Я… не буду, Май. Прости меня.

Тут он почувствовал слезы и на своих глазах тоже, стащил с носа стекляшки и принялся их протирать.

– Ты обещал! – прошипела Лидди, таща его обратно к марширующим солдатам, к гарцующим лошадям, к флагам и блестящему металлу. – Ты обещал больше не ввязываться!

– Больше не буду ввязываться. – Броуд обнял жену и дочь обеими руками и прижал к себе. – Я обещаю.

Однако его кулаки были по-прежнему стиснуты. Крепко, до боли.

Савин всегда любила торжественные мероприятия. Чем больше толпа, тем больше возможностей превратить незнакомых людей в знакомых, знакомых – в друзей, а друзей – в деньги. Это были моменты, где тебя видели, а следовательно, восхищались, а следовательно, поддерживали твою власть. Потому что власть – это гора, по которой ты постоянно скользишь вниз. Гора, в которую нужно вцепляться, напрягая все силы, и постоянно лезть наверх, только чтобы удержаться на месте, не говоря уже о том, чтобы занять более высокую позицию. И эта гора состоит не из камня, а из извивающихся, цепляющихся, напрягающих все силы тел других людей.

Едва ли можно было найти мероприятие торжественнее этого. Для рабочего люда Адуи была объявлена неделя выходных, все топки были погашены, и смог несколько расчистился. Погода для начала зимы стояла теплая; бледные, но яркие лучи солнца светили на веселящиеся толпы. Те из сильных мира сего, кто не стал присоединяться к героям-победителям в их церемониальном шествии, собрались – вместе со множеством слабых мира сего – здесь, в конце маршрута, на площади Маршалов.

Савин находилась в самом центре событий, в одном конце украшенной пурпурными гирляндами королевской ложи, вместе с большей частью Закрытого совета, легионом раболепных лакеев и суровых рыцарей-телохранителей, не говоря уже о самих августейших величествах – Высоких короле и королеве Союза. Тереза стояла, мучительно выпрямившись, на самом пике могущества, время от времени оделяя толпу презрительным взмахом руки: бесспорная повелительница всего, что находилось в ее поле зрения. В кои-то веки Савин не потребовалось делать над собой усилие, чтобы ощутить зависть. Это могло стать ее местом. Должно было стать. Почти стало.

Король бросил взгляд вбок и, всего лишь на мгновение, поймал ее взгляд. На его лице появилось все то же печальное, ищущее выражение, и Савин уставилась вниз, на свои превосходно вытачанные туфли. Она понятия не имела, с какой стати должна чувствовать себя смущенной – это ведь не она трахнула свою мать, покинув то, что получилось в результате. И тем не менее у нее горело лицо.

Савин всегда любила торжественные мероприятия, но сегодня она ненавидела всех и вся, и себя больше всего остального. Ей не хватало Орсо, как может не хватать отрезанной руки. То и дело ей приходило в голову какое-нибудь наблюдение, которое мог понять только он, и она поворачивалась к Зури, чтобы назначить встречу… и вот она снова, эта дурацкая боль утраты.

Лео дан Брок оказался приятным развлечением. Начиная от шеи и вниз он был просто изумителен. Когда Савин расстегнула ему рубашку, то несколько первых мгновений просто стояла и смотрела: он был словно высечен из телесного цвета мрамора каким-то скульптором, склонным к преувеличениям. В какой-то момент он, вообще без усилий, полностью оторвал ее от земли, так что казалось, будто она никогда не опустится обратно…

Но в конечном счете то, что действительно делает мужчину желанным, расположено выше шеи. Бывало, стоило ей пошутить, как Орсо набрасывался на шутку, раскрывал и развивал ее, и в конце концов перебрасывал ей обратно восхитительно измененной. Лео вообще не всегда понимал, что Савин пошутила. Он был словно то новое изобретение, о котором без умолку талдычил Карнсбик: вагон, поставленный на рельсы. В смысле разговора он мог двигаться только в одном направлении, причем не с великой скоростью.

Ей было нужно чего-нибудь такого. Она наклонилась, словно бы для того, чтобы поправить туфлю, и вытащила из рукава серебряную коробочку. Всего лишь щепотку, чтобы успокоить нервы… Та первая щепотка – которая фактически была примерно пятой за это утро – не вполне справилась с задачей, так что Савин взяла порцию побольше. В конце концов, светская дама никогда не оставляет работу недоделанной.

Она резко выпрямилась – и едва не вывалилась из ложи. Кровь прилила к голове с такой силой, что ей показалось, будто глаза вот-вот выпрыгнут из глазниц. Когда окружающий мир вновь приобрел очертания, она осознала, что Зури крепко держит ее за локоть.

– В чем дело? – рявкнула Савин, вырывая руку.

Она тотчас почувствовала себя виноватой.

– Прости. Прости меня. Что бы я без тебя делала?

– Леди Савин… – Зури обвела осторожным взглядом королевскую ложу. Несомненно, ее запинка не прошла незамеченной. Они постоянно наблюдали, эти гребаные стервятники, в надежде поживиться свежатинкой. – Вы, кажется, не в себе…

– А в ком я тогда, по-твоему? Скажи-ка мне, а?

Внезапно она поняла, что готова завопить; в висках грохотала кровь. Савин утерла воспаленный нос и прикрыла глаза.

– Прости меня, Зури. Ты меньше всех заслужила, чтобы на тебя кричали.

– Может быть, вам лучше уйти?

– И пропустить все это дерьмо?

Поведя рукой в сторону забитой народом площади, Савин заметила, что кончики большого и указательного пальцев ее перчатки испачканы белым порошком, и безуспешно попыталась оббить его о другую руку.

– Липкие пальцы? – промурлыкал ее отец уголком рта.

Хотя, разумеется, он не был ее отцом. Архилектор Глокта, абсолютно не связанный с ней узами кровного родства.

– Ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться, – отрезала она.

– Тем не менее, я обеспокоен.

Отдаленные ликующие возгласы становились громче, радостная церемония приближалась, идя уже по улицам Агрионта. Глокта не отрывал взгляда от толпы, но согнутым пальцем поманил ее сесть рядом с собой.

– Могу я спросить, что у тебя за дела с Броком?

– Ты знаешь об этом?

– Подозреваю, что об этом знает уже пол-Адуи.

– Вот чего мне не хватало, так это гребаной лекции ! – рявкнула Савин.

…И внезапно, совершенно непрошеное, совершенно неуместное, из ее памяти выплыла картинка: та маленькая смуглая девочка в вонючем Вальбекском переулке, мокрые глаза, освещенные пламенем костров, причитающий голос. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», как заведенная. Раздавливающий сердце ужас и запах гари…

Ее одежда была тесной, слишком тесной, она едва могла дышать. Савин заворочалась, заизвивалась, потея и паникуя, бессмысленно затеребила за спиной шнуровку, которую, как ей было прекрасно известно, она не могла распустить. С тем же успехом узник мог бы пытаться ногтями раскрыть свои кандалы.