Дмитрий Миконов - Отмеченный сигилом [litres]

Ночь ушла незаметно, как лиры из кармана пропойцы, оставив после себя затянутое тучами небо и пробирающий до костей холод. Ослабевший дождь из последних сил шуршал травой на обочине. Последнее время стылая влага сыпалась с небес почти ежедневно, рано или поздно грозя обернуться снежными хлопьями. А еще десятнику иногда казалось, что дождевые капли пахнут тиной и болотом – прямо как на его родине, близ трясин Чести, расположенных очень далеко отсюда, на западных границах Аламийской империи.

По левую руку заросли ивняка внезапно расступились, открывая вид на громадный холм Висельника, возвышающийся над взгорьями урочища, как император над подданными. Крутыми склонами стремясь к хмурому небу, на самом верху громадина оканчивалась широким полем, в целую лигу вдоль и поперек, очень удобным для проведения ярмарок и казней, на которые люди некогда съезжались со всех окрестных деревень. Так оно и было до Ритуала, пока Алмазные дожди живорезов не превратили захоронения и погосты в рассадники упырей.

Прикидывая пройденное расстояние, Лаен понял, что своих удастся догнать лишь с заходом солнца, когда караван уже укроется на территории старых мануфактур, некогда принадлежавших зажиточному барону-корду, хозяину этих мест. Что ж, не беда. Лишь бы сил в ногах хватило да рана в боку не беспокоила.

К счастью, после нескольких часов отдыха в лесу под густым ельником, давшим укрытие от назойливого дождя, и перекуса жареным мясом, припасенным в кошеле еще со вчерашнего ужина, Лаен чувствовал себя вполне сносно. Плотно закутавшись в плащ, он бодро мерял шагами старую объездную дорогу, не повстречав за все время ни единой живой души. Впрочем, и мертвой тоже. Нельзя сказать, что его сильно печалил подобный расклад.

Несколько раз от нечего делать он пытался заговорить с Мартой, но безрезультатно. То ли целительница восстанавливала силы после заживления его раны, то ли в очередной раз хандрила, вспоминая обстоятельства собственной смерти – поди ее разбери… За долгое время, проведенное вместе столь необычным образом, он так и не смог подобрать ключик к самому естеству ее души. Иногда десятник чувствовал, что не в силах больше выносить ее присутствие. Тогда он находил старшего приказчика Фабио Ранье и беседовал с ним на разные отвлеченные темы. Старый вашуйец умел слушать и обладал богатым жизненным опытом. Лаен надеялся, что когда-нибудь наберется смелости и обратится к приятелю за советом по поводу целительницы.

А кому еще можно было довериться в столь сложное время? К стороннему человеку – знатоку психических наук или сведущему в магии Шуйтара, который, возможно, смог бы помочь или хотя бы объяснил, как такое могло случиться, – обращаться слишком рискованно. При малейшем подозрении на присутствие необъяснимого монахи Воритара предадут его тело огню как оскверненный сосуд, где сущность Шуйтара свила потаенное логово.

И как можно убедить в собственной правоте и здравомыслии чужого человека, если сам с трудом доверяешь собственным воспоминаниям?

Помимо познаний в искусстве разведки и шпионажа десятник в юности обучался общим наукам и имел навык аламийского письма. Приложив должные усилия, он смог бы составить дипломатическую бумагу в канцелярию любого из зеркальных князей. Мог без особых усилий трепаться о рысаках степей Высокотравья или игристых винах Вашуйской республики на светском рауте какого-нибудь средней руки барона или даже графа. Мог бескровно объясниться с главарем ватаги отребья в кварталах Пепла столицы или получить от него необходимые сведения.

Мог… много чего, но не помнил ни единого дня из целых пяти лет собственной жизни.

Однажды, набравшись смелости, а может от безысходности, он рассказал о своей проблеме госпоже Тавии, жене негоцианта Фекта, приветливой и проницательной молодой женщине. Естественно, умолчав о Марте и своей принадлежности к клану джарахов. Зная о том, что госпожа во время длительных переходов изучает рукописи и заметки известных врачевателей об устройстве человеческого тела, обучается у общинной знахарки Ивы искусству зельеварения и практикует излечение от бессонницы и зубной боли, он надеялся, что где-то в книгах ей уже встречались подобные случаи беспамятства.

К вящему удивлению и робкой радости десятника, Тавия со всей серьезностью отнеслась к его проблеме. Убедившись, что телом Лаен справен и крепок, она начала готовить для него горьковатый отвар на травах, придающий бодрости и укрепляющий память. А еще при каждом удобном случае заставляла пересказывать доступное разуму прошлое, надеясь однажды пробудить забытые моменты.

Постепенно доверие между ними укрепилось и Лаен, сам того не желая, поведал многое из собственной жизни.

Без утайки рассказал о детских годах, проведенных в огромном поместье, больше похожем на крепость, возведенном в приграничье, близ опаснейших трясин Чести. Поместье выстроил и содержал его отец, известный барон-первопроходец, носивший к тому же знатный титул одного из личных императорских егерей. До того момента, как Лаену исполнилось десять лет, он успел объездить с отцом и братьями все окрестности: помогал составлять карты, вместе со слугами отца контролировал отстрел дичи крестьянами и совершал опасные, но жутко захватывающие вылазки на бескрайние болота, населенные диковинными существами и народами, которых назвать кордами и язык-то не поворачивался. Сущие дикари!

Рассказывать о жизни в клане джарахов было опасно. Как и о дальнейшей службе на благо империи, особых поручениях и других вещах, которыми Лаену пришлось заниматься, следуя вассальной клятве клана. Каленым железом нанесенный на кожу сигил Пустоты навсегда связал его с миром Шуйтара, сделав грозным оружием в руках императора.

Джарахов боялись и тайно ненавидели все власть имущие, от мелких баронов и землевладельцев до всемогущих зеркальных князей – в общем-то справедливо считая их личными палачами его императорского величества.

«Увидел джараха – ждет тебя плаха». «Императора прогневил – джараха на шею посадил». «Барон на землях суды вершит, а джарах за ним из Триграда следит». Примерно такие поговорки столетиями передавались из уст в уста у аламийской знати и софистов – до последних дней. До момента, когда твари Шуйтара заполонили погосты и обитаемые земли Континента, до момента отречения императора Хелия Третьего от собственной дочери Юлии, до момента, когда указом из столицы всех джарахов объявили предателями короны и постановили отправлять на костыль без предварительных разбирательств…

Десятник доподлинно не ведал, что послужило причиной низложения клана, а слухи в народе ходили весьма противоречивые. Последнее, что он помнил – раннюю весну четыреста тридцать девятого года от становления Триграда, когда его указом вызвали в столицу. Тот самый год, когда граф Арский, глава совета белых алхимиков, совершил проклятый магический Ритуал, расколовший империю на до и после . Затем следовал провал в целых пять лет… К собственному стыду и смущению, Лаен Тарк даже не подозревал, что происходило с ним в самое отчаянное и кровавое для Аламии время.