Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

А пока новобрачные делили пирог в присутствии королевских советников из высшей знати, королевские глашатаи громко на всю площадь объявили:

– Славьте, люди, высокородную госпожу Хелейвис ди Эрон и ее почтенных родителей! Слушайте, люди! Отныне ваша королева – высокородная госпожа Хелейвис.

– Мамочки! – простонал совершенно убитый этим известием Сайнем. – Хелли, сестренка, бедная, что они с тобой сделали? Ко всему, я еще, кажется, породнился с Кельдингами…

Небольшая гостиница с одноименным кабачком называлась «Вали сюда!» и была одним из самых необычных заведений такого рода в столице. Ее хозяин – Тамиас Мазила, сын Тамиаса Пивовара, по молодости мечтал расписывать храмы и даже десять лет ходил в подмастерьях у одного знаменитого столичного художника. Но все усилия оказались тщетными: Тамиас так и не смог подняться выше мытья кистей и растирания красок. И дело было вовсе не в суровости мастера. Просто юный ученик оказался совершенно и оглушительно бездарен: даже крохотный сосуд для благовоний он изображал так, что люди, пришедшие в храм, ломали голову, гадая, что перед ними: больная улитка-переросток или злобный демон, издыхающий в корчах.

Под кистью юного Тами стройная голубая вазочка превращалась в нечто аляповато-синее и спиралеобразное, бутон розы – в морду чудовища с глумливой усмешкой, бабочка – в стремительно пикирующую с неба хищную птицу. Матери при виде художеств Тами закрывали детям лица, молодые жрецы бежали к старшим каяться в грехах и жаловаться, что их преследуют страшные видения, даже мухи, кажется, не любили садиться на расписанные им участки стены. Мастер разводил руками: вся его мудрость и опыт были здесь бессильны, он ничему не мог научить бедолагу.

Сам Тамиас не заблуждался относительно своих способностей, очень старался исправиться, но ничего не мог с собой поделать. В конце концов он и вовсе бросил рисовать и не уходил из артели только потому, что продолжал пламенно и беззаветно обожать живопись и согласен был до конца жизни растирать краски, лишь бы оставаться рядом с настоящими художниками. Мастер, разумеется, ничего не имел против, но у Тамиаса Старшего на этот счет оказались свои планы. Он тоже был не из везунчиков: пивоварня приносила все меньше дохода. Тамиас Пивовар слишком увлекался экспериментами, каждый год изобретая по два-три новых сорта пива: одно с кислинкой, другое с изюминкой, третье с цветочным ароматом для дам, и так далее. Между тем покупателей все эти причуды Тами Старшего пугали ничуть не меньше, чем странные рисунки Тами Младшего. Люди по большей части хотели пить простое доброе и горькое пиво без всяких излишеств. И они легко находили его в других пивоварнях.

Когда Тамиас Пивовар понял, что дело его плохо, он попросту продал свои котлы и зернотерки, оставил пустое помещение пивоварни в наследство своему непутевому сыну, а сам, забрав все деньги, уехал с женой в деревню, где не без успеха растил хмель для своих более удачливых коллег, варил понемногу пиво для друзей и худо-бедно сводил концы с концами.

Таким образом, Тамиас Старший как-то устроился, а вот у Тамиаса Младшего неожиданно оказался хлопот полон рот. Папаша больше не мог выплачивать ему ежегодную стипендию на обучение художествам, а мастер, как выяснилось, ценил деньги Тами гораздо больше, чем его бескорыстное обожание. Единственным средством к добыче оных денег оставался пустой подвал. Поначалу Тами сдавал его под склад, но много на этом выручить не удалось: деревянный потолок и стены подвала за долгие годы основательно пропитались запахом дрожжей и пивного сусла и обрели способность «дарить» этот запах всем хранящимся в подвале товарам. Понятно, что столичные торговцы вскоре стали обходить стороной и подвал, и его владельца.

Тогда Тами пораскинул мозгами и устроил в подвале кабачок с красноречивым названием «Вали сюда!». И это сработало. И вывеска, и устойчивый запах пива потянули в кабачок людей, словно магнитом. Кроме того, у Тами оказался недюжинный талант кулинара: полакомиться собственноручно закопченной им рыбой, или капустным супом с грибами и молоком, или мясом, вымоченным в кислом соусе, запеченным на углях и украшенным моченой брусникой, люди приходили с другого конца города, а порой даже из богатых кварталов.

Одним словом, кабачок процветал, и через несколько лет Тами прикупил еще два этажа над своим замечательным подвалом и обустроил маленькую, но весьма удобную и чистую гостиницу, постояльцы в которой никогда не переводились. Таким образом Тами Младший разбогател, стал помогать отцу, ежегодно делал дорогие подарки своему бывшему мастеру, а вскоре даже обзавелся собственным домом, женой и Тами Самым Младшим – здоровым, веселым и полным жизни сорванцом, который частенько крутился на кухне и в гостевом зале, знал все про всех, но никогда своими знаниями не злоупотреблял.

Все это Сайнему и Десси рассказала Дари, пока они ехали из «Горшка и подковы» в столицу. При этом она с большой похвалой отозвалась о доброте и честности Тами. По ее словам, у хозяина имелись лишь две слабинки, но они не шли в ущерб делу. Во-первых, Тами не смог удержаться от соблазна и собственноручно расписал стены в зале в своем неповторимом стиле. Признаться честно, эти картины, хоть и были мирными пейзажами, поначалу изрядно напугали Сайнема. И немудрено: на одной стене ярко-красное солнце, похожее на рассерженную медузу, садилось в синее до черноты море, похожее на лес островерхих елок; на другой – по отчаянно зеленому лугу несся табун многоногих (действительно многоногих, словно пауки) коней. Сам автор картины как-то под хмельком признался, что сначала решил нарисовать ноги и немного увлекся, а потом для достаточного количества конских тел уже не хватило места. На третьей стене высились ослепительно синие горы, которые, казалось, наклонило и развернуло вершинами в разные стороны какое-то чудовищное землетрясение. На четвертой стене Тами попытался изобразить лес – и то, что у него получилось, вообще невозможно описать человеческими словами.

Напугался Сайнем с утра, но уже вечером попривык к картинам и начал понимать, почему эти во всех отношениях монументальные полотна не отпугнули от кабачка всех посетителей. То, что совершенно неуместно в храме, оказалось неожиданно уместным в кабаке. Сквозь винные и пивные пары картины Тами смотрелись неплохо, в них даже проглядывало нечто такое созвучное душе человека, который пришел сюда хорошо заложить за воротник или уже допился до полной свободы в полете фантазии.