Кристина Кашор - Огненная

Гибель. Файер это знала – Брокер уже рассказывал, как все стало рушиться в тот момент, когда еще юный Накс взошел на трон. Все началось с женщин и пиров, и это было бы не так страшно, потому как Накс вскоре влюбился в черноволосую леди Роэн из Северных Делл и женился на ней. У короля Накса и королевы Роэн родился сын, темноволосый мальчик, которого нарекли Нэш, и в королевстве, пусть даже с несколько беспечным королем у руля, все же была хоть какая-то стабильность.

Но вот только Кансрелу было скучно. Удовлетворить его всегда было делом трудоемким, и ему нужно было все больше женщин, и пиров, и вина, и детей – чтобы не надоедали женщины. А еще – дурманящих снадобий. И Накс неизменно соглашался; он, словно пустая раковина для Кансрелова разума, с готовностью кивал на все, что только приходило тому в голову.

– И все же ты говорил мне, что в конечном итоге Накса довели снадобья, – подала голос Файер. – Если бы не они, он бы выдержал?

– Возможно, – просто ответил Брокер. – Кансрел, чтоб его разорвало, даже с ядом в крови всегда контролировал себя, а вот Накс не умел – он становился нервным, возбужденным, несдержанным и более мстительным, чем можно себе представить.

Тут он умолк и хмуро поглядел на свои бесполезные ноги. Файер крепко удерживала свои чувства, чтобы не затопить его любопытством. Или жалостью – она не смеет касаться его своей жалостью.

Через мгновение он поднял голову, снова посмотрел ей в глаза и улыбнулся, совсем чуть-чуть:

– Быть может, справедливо будет сказать, что без дурмана Накс не сошел бы с ума. Но наверное, снадобья были так же неизбежны, как все остальное. Ведь и сам Кансрел был для его разума самым настоящим дурманом. Все видели, что происходит: Накс наказывает законопослушных и заключает сделки с бандитами, тратит королевскую казну направо и налево. Союзники отца Накса отказались поддерживать его сына, им просто пришлось. А амбициозные юнцы вроде Мидогга и Гентиана, пораскинув мозгами, взялись плести интриги и начали собирать воинов под предлогом самозащиты. И кто в такое смутное время мог винить за это лордов, что живут в горах? За пределами Столицы воцарилось беззаконие, ибо Наксу недосуг было следить за порядком. На дорогах стало небезопасно, а по подземным маршрутам так и вовсе отваживались следовать одни сумасшедшие да отчаявшиеся – настолько они кишели грабителями, мародерами и ворами с черного рынка. Даже пиккийцы, которые веками были заняты распрями между собой, и те не удержались от того, чтобы воспользоваться творящейся у нас смутой.

Все это было уже знакомо Файер – она знала историю. В конце концов королевство, исполосованное подземными ходами, изрезанное пещерами и скрытыми в горах убежищами, расшаталось донельзя. Слишком много было темных углов, где могло затаиться зло.

В Деллах вспыхнули войны, но не настоящие войны с четким разделением на противников, а беспорядочные междоусобные распри, в которых сосед шел на соседа, кучка пещерных мародеров – на одного несчастного помещика, союз деллийских лордов – на короля. Брокер был ответственен за подавление восстаний по всем Деллам. Накс едва ли заслуживал такого блестящего военачальника, и за несколько лет Брокер добился впечатляющих результатов. Но ему и его войскам приходилось справляться в одиночку – далеко в Столице Кансрел и Накс были слишком заняты распутством и дурманом. Король Накс одарил дворцовую прачку близнецами.

Потом Брокер совершил свое таинственное преступление, и последовала реакция. В тот самый день, когда Накс уничтожил своего военачальника, он нанес смертельный удар всякой надежде на покой в королевстве. Междоусобицы вышли из-под контроля. Роэн родила еще одного темноволосого мальчика, которого нарекли Бриганом.

Для Делл настала отчаянная пора.

А Кансрелу нравилось видеть вокруг отчаяние. Разрушать и уничтожать все вокруг при помощи своей силы доставляло ему удовольствие, а в удовольствиях он всегда был ненасытен.

Тех немногих женщин, кого Кансрелу не удалось соблазнить разумом или красотой, он просто насиловал. Тех, кто забеременел, он убивал – не хотел, чтобы во дворце росли дети-чудовища, которые, превратившись во взрослых, могли бы подорвать его власть.

Брокер не мог объяснить, почему Кансрел не убил мать Файер. Это была загадка; но Файер понимала, что на романтическое объяснение надеяться не приходится. Она была зачата во времена, когда при дворе бушевал разврат. Кансрел, возможно, и вовсе забыл, что делил с Джессой постель, или просто не заметил ее живота, – в конце концов, она была всего лишь служанкой. Он, наверное, и не осознавал, что она была беременна от него, пока у нее не родилась малышка с такими изумительными волосами, что Джесса назвала ее Файер [2] Fire (англ.) – огонь, пламя. .

Почему Кансрел пощадил ее? На этот вопрос ответа она тоже не знала. Когда любопытство привело его к ней, он, должно быть, собирался ее придушить. Но потом, глядя в личико малышки, слушая ее, касаясь, впитывая в себя эту хрупкую, неуловимую, совершенную чудовищность, он почему-то решил, что ее он уничтожать не станет.

Кансрел забрал Файер у матери еще младенцем. У человека-чудовища могло оказаться слишком много врагов, и он хотел, чтобы она росла в безопасности, в уединении и вдали от Столицы. Он привез ее в свое поместье в Северных Деллах, в котором почти не бывал, и передал с рук на руки остолбеневшему Доналу и кучке поваров и горничных, приказав:

– Растите ее.

Остальное Файер помнила и сама. Брокер, ее сосед, заинтересовался осиротевшим чудовищем и проследил за ее обучением истории, письму и математике. Когда она проявила интерес к музыке, он нашел ей учителя. Арчер стал товарищем в ее играх, а постепенно и близким другом. Элисс умерла от затяжной хвори, начавшейся с рождением Арчера. Из полученных Брокером отчетов Файер узнала, что и Джесса тоже умерла. А Кансрел ее навещал. Часто.

Его визиты сбивали ее с толку, потому что напоминали, что у нее два отца, которые старательно избегали друг друга, никогда не обменивались больше чем парой требуемых приличиями слов и никогда и ни в чем не соглашались.

Один из них – тот, что ездил в кресле с большими колесами, – был тихим, грубоватым и простым.

– Дитя мое, – бывало, мягко объяснял он ей, – как мы проявляем к тебе уважение, закрывая от тебя свой разум и достойно обращаясь с тобой, так и тебе следует уважать своих друзей и никогда не испытывать на нас свою силу сознательно. Правда? Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы ты делала то, чего не понимаешь.

Другой ее отец был ярким, восхитительным и в те, ранние, годы почти всегда радостным. Он целовал ее, кружил и на руках относил в постель. Тело у него было горячее и словно наэлектризованное, а волосы на ощупь казались теплым атласом.