Астрид Шольте - Четыре мертвые королевы [litres]

Нет! Я прикусила губу. Не рассказывай ему. Замолчи!

Стены мусоросжигателя подернулись рябью. Мое лицо вспыхнуло. Перед глазами заплясали цветные пятна. Еще чуть-чуть – и я потеряю сознание.

– Нет, – ответил Варин. – Она сказала, что у нее было счастливое детство.

– Было? – повторил Макель. – Верно, было. Пока она все не испортила. – Он выдержал драматичную паузу. Недоносок! Как же он упивался этим своим маленьким спектаклем! – Киралия очень похожа на отца: такая же умная, смелая, целеустремленная. Но семейное дело никогда ее не интересовало. Вместо зова моря она слышала призыв «Свай». – По голосу было ясно, что он улыбается. – Но отец не сдавался и часто брал ее с собой в Архею в надежде пробудить в ней любовь к морю. Во время одного такого плавания Киралия решила сделать так, чтобы отец поставил на ней крест и позволил быть кем хочется.

«Чего ты хочешь от жизни, Киралия? Кем ты хочешь быть?»

Я заткнула уши. Мне было больно слушать. Больно вспоминать. Но я не могла заглушить ни голос Макеля, ни воспоминания об испуганном, окровавленном лице папы.

– Но как же заставить людей, которые всю жизнь тебя холили и лелеяли, поставить на тебе крест? – спросил Макель.

Варин ничего не ответил.

– Надо обратиться к тьме, – объяснил Макель. – Показать им, что до тебя уже не достучаться. Что тебя уже не спасти.

Нет… Я задыхалась. Казалось, мои легкие забиты каменной крошкой.

– Отец доверил Киралии штурвал, – рассказывал Макель. Когда он наконец прекратит? – Видно, думал, что уже наставил ее на путь истинный. А потом заметил, что они плывут прямо на скалы.

Я зажмурилась, но стало только хуже: слова Макеля оживали у меня в голове и превращались в ужасные картины.

Отец тянется к штурвалу, я отталкиваю его и подвожу лодку еще ближе к скалам. Волны обрушиваются на камни, окропляя наши лица солеными брызгами. Упорство пульсирует у меня в жилах, побуждает к действию. Я закусываю губу. «Я разобью эту лодку, – проносится в мыслях. – Это старое корыто, которое так дорого отцу с матерью. Которое отнимает столько времени. Из-за которого мы еле сводим концы с концами. Они не расстанутся с ним. Не одумаются. Но я покажу им. Сколотить состояние куда проще, чем они думают. Я разобью эту лодку, и все мы будем свободны».

Я хотела всего-навсего чиркнуть бортом о камни, повредить лодку ровно настолько, чтобы ее нельзя было починить. Но я не знала, каким сильным может быть море. Да и откуда мне было знать, если все родительские уроки я пропускала мимо ушей?

С оглушительным треском мы врезались в скалы.

Никогда не забуду выражение папиного лица. Он до смерти боялся. Меня.

Рассказ Макеля близился к завершению:

– Родители хотели сделать из нее морячку, но море ей ненавистно. У Киры были свои планы на будущее, а мистер Коррингтон просто оказался у нее на пути.

Его послушать, так я нарочно покалечила отца. Но это совсем не так! Я хотела избавиться от того единственного, что мешало им двигаться дальше. Оставшись без лодки, они бы поняли, что я могу помочь им, обеспечить их – если только они мне позволят.

Кто бы мог подумать, что я принесу родителям столько страданий, и телесных, и душевных…

– А что стало с ее отцом? – спросил Варин.

– Он в коме, и жить ему осталось несколько недель. Ему поможет только ГИДРа, но королевы не станут тратить лекарство на отца воровки, – произнес Макель ледяным тоном.

Как же мне хотелось посмотреть на лицо Варина! Разочаровался ли он во мне? Выдаст ли мое укрытие, зная, что я угробила семейное дело и сломала жизнь отца? Бросит ли меня на произвол судьбы, отправившись за ГИДРой в одиночку?

– И зачем ты мне все это рассказываешь? – напряженно спросил Варин.

– Эонийцу нечего делать с такой, как она, – мягко увещевал Макель.

– Скажи, где она, – вставила женщина, – и мы оставим тебя в покое.

Затаив дыхание, я ждала, когда Варин меня заложит. Я бы даже не стала его винить.

– Я же сказал, она ушла, как только мы записали воспоминания, – повторил Варин.

Радоваться было рано. Я ждала, что будет дальше.

– Макель, мы тратим время, – раздраженно сказала женщина.

– Я и так знаю, где Кира, – сказал Макель.

– Но откуда? – растерялась она.

Макель рассмеялся.

– Как я уже сказал, ее повадки мне хорошо известны. Я сам ее обучил. Вылепил своими руками. Она моя фарфоровая куколка.

Я замерла. От сажи першило в горле и хотелось чихать.

– И где же она? – спросила женщина.

Раздались шаги.

– Киралия не оставит жертву без присмотра, – медовым голосом произнес Макель.

Я поняла, что все это время он со мной играл, и меня прошиб холодный пот.

– Довольно загадок, – не выдержала женщина. – Где она?

– Я отвечу на твой вопрос, но прежде хочу проследить, чтобы после нас не осталось следов. Гонец! – самодовольно произнес он. – Положи пустой футляр в мусоросжигатель и включи его.

У меня пересохло во рту.

– Гонец! – повторил Макель. – Ты меня не слышал?

У Варина был выбор: либо сказать, где я прячусь, либо придерживаться своей версии и сжечь меня заживо. Может, он будет только рад от меня избавиться, зная, что я это заслужила? Нет, эонийцы не способны причинять другим вред.

Я откинула вверх дверцу мусоросжигателя.

– Привет, Макель. Скучал?

«Жду тебя в купальне».

Развернув записочку, оставленную у нее под подушкой, Стесса пришла в полный восторг. Это был изящный наклонный почерк Лайкера. Она уже несколько недель не получала от него тайных посланий.

Переписка завязалась еще в школе. Это было что-то вроде игры. Правила запрещали оставлять послания в одном и том же месте или там, где их мог обнаружить кто-то другой. Порой им не везло, и записки находили, но они никогда не подписывались, поэтому их никто не разоблачил. В те годы переписка стала для нее спасением. Тайна внутри тайной жизни.

В девять лет Стесса узнала, что однажды ей придется покинуть дом и взойти на лудский престол. При мысли о расставании с родителями по ее щекам заструились горячие слезы. Слезы, которые никак не желали останавливаться, даже когда она пришла в школу. Ее соседом по парте был Лайкер.

Когда она вернулась домой и расплела косички, из волос выпала записка:

«Почему ты грустишь?»

На следующий день Лайкер нашел в левом ботинке смятый клочок бумаги. Он ума не мог приложить, как Стессе удалось его туда запихнуть. Но то послание он не забудет никогда.

«Я – наследница лудского престола».