Макс Фрай - Nada [сборник litres]

…Так вот, ходил тогда Зоран Младший в уговорщиках рыб, то есть по утрам ему делать было вроде как нечего. А гонору было – хоть отбавляй, на каждом углу хвастал, что кого хочешь на что хочешь уговорит, да тот еще счастлив будет, что уговорили. Ну, кто постарше на это только ухмылялся, помня дедовы выкрутасы, а кто помладше – помалкивал, потому как с колдунами, даже малолетними, задираться никому неохота.

И пришло Зорану в голову, что если он уговорит всех ящериц Хорватии считать себя рыбами, это будет подвиг не хуже, чем у деда с камнями. Чем рыбы больше, тем людям лучше, думал Зоран, а с ящериц вообще никакого толку, лежат себе на изгородях, греются на солнышке, все их заботы. Поэтому как-то поутру он подошел к самой крупной ящерице Сегета, у нее уже бирюзовые крапинки на боках проступили, такая она была старая и важная, и начал ей рассказывать, какие у нее некрасивые ноги. Он-то как думал: уговорить ящерицу, что плавники в тысячу раз красивее – и будет она самая настоящая рыба.

Но ящерицы, оказывается, очень гордились своими лапами – такие они ловкие, проворные и с маленькими коготочками, – что предложение Зорана показалось ей самой большой глупостью на свете. Она аж подпрыгнула от возмущения. А он все уговаривает. И пришлось ящерице спасаться бегством, чтобы не слышать его уговоров. И начали люди замечать, что ящерицы перестали им на глаза показываться, а как подойдет кто поближе – вскакивают и убегают. От этого мух на огородах сразу больше стало, да еще и комары начали в дома залетать, чего уже спокон веку не было. Ну, людям это все, конечно, не понравилось, начали они просить Зорана уговорить ящериц перестать на всех подряд злиться, да вот только чтобы уговорить кого-то, нужно, чтобы этот кто-то хоть минуту спокойно постоял. А ни одна ящерица рядом с Зораном ни секунды находиться не желала. Крепко они обиделись.

Зоран зиму терпел-терпел смешки да подначки, – он, мол, ящерицу не уговорит даже от хвоста отказаться, хоть это и может любой младенец, – да и подался с весной в горы, на облачные фермы.

Пять лет он на этих фермах отработал, вымахал в красивого парня, облака за ним ходили, как овцы, сразу дюжину мог по полям доставить, как почтальон газеты. А потом взял расчет и только один раз у нас в Сегете появился – видели его люди в таверне на берегу за ужином. Сам он ни к кому не подошел, и к нему никто не подсел, хотя здоровался парень со всеми приветливо, и рыбу уписывал за обе щеки.

Мать его потом рассказывала, что утром он ее поцеловал, надел ботинки покрепче и ушел прямо по белой дороге, которая ведет по гребню холма до самого Маячного мыса. Вот так из нашего Сегета в Хорватии стало сразу два колдуна, а ведь мы совсем небольшой поселок, да и не старый, лет пятьсот нам от силы, мы от церкви Антония Падуанского отсчитываем, ее здесь как раз венецианцы поставили, тот же Трогир куда старше, а колдунов из него за все время – всего-то десяток.

А белые дороги с тех пор так и появляются одна за другой на островах, возникают неизвестно как и остаются, как будто их кто нарочно проложил вдоль оливковых рощ. Говорят, что по утрам эти дороги чудят: перекидываются на соседние острова, прямо через лагуну, или уводят совсем в дальние страны, еще в апреле мой брат по такой дороге пошел и до сих пор пока не вернулся.

Все ее спрашивают: Паола, как ты это делаешь? Ну вот скажи, как это вообще возможно, это же колдовство, наверное, какое-то? И ты же тогда, наверное, еще что-то умеешь, не может быть, чтобы только это?

Только это, отвечает Паола и притопывает ногой в остроносом башмаке. И не приставайте ко мне с колдовством, а то сейчас веслом как дам, оно у меня всегда под рукой, вы же знаете.

Весло у Паолы и правда всегда под рукой, потому что Паола – гондольер.

Всем известно, что в Серениссиме четыреста двадцать пять гондольеров, и все они – мужчины, так как еще ни одной женщине не удалось сдать теоретический и практический экзамен. Но Паола никакого экзамена никогда не сдавала, ничему не училась и лицензия ей ни к чему. У нее даже гондолы нет.

Но стоит ей встать на любой из мостиков через множество узких каналов и опустить весло в воду – под Паолой оказывается черная лодка, с лакированными боками, подушками, помпонами и наконечником-ферро, все как полагается. И она может плыть на этой лодке решительно куда угодно, правда, канал в таком случае остается без моста, но ведь никуда же Паола его не забирает. Либо ставит потом на место, либо пригоняет новый. Нужно всего лишь развернуть лодку поперек канала и поднять весло из воды.

Иногда бывает очень полезно получить хотя бы на день мостик там, где его раньше не было.

Конечно, полиция много раз пыталась оштрафовать Паолу. Где это видано – гондольер без лицензии. Но ей даже посреди Грандканала полиция нипочем. Поперек него не встанешь, конечно, но если пригнать лодку к любому дому или хоть носом к нему поставить, а потом поднять весло – Паола окажется на деревянной дощатой пристани, узкой, как гондола, влажной и заросшей по сваям зелеными водорослями. За что штрафовать женщину, стоящую на пристани, даже если она – с веслом? Совершенно не за что.

И полиция махнула на Паолу рукой. К тому же, Паола никогда не возит пассажиров.

Паола возит мосты. Потому что очень удобно привезти мост в мастерскую, почистить его, починить, заменить доски, если он деревянный, или мраморный край ступенек, если каменный, – а потом отвезти его и поставить на место, подновленный и сияющий. Гораздо удобнее, чем перекрывать и возиться с ремонтом на месте, пригонять баржи с цементом и кусками камня, и прочая и прочая.

Но, конечно, Паола катает мостики и просто так. Город посмотреть, соседей, мало ли.

Только мост Риальто Паола ни разу не сдвигала с места. Во-первых, с него никаким веслом до воды не достанешь.

А во-вторых, говорит Паола всякий раз, когда ее об этом спрашивают, он мне просто не нравится.

Ох, Паола, говорят ей, если бы ты жила в Париже, тебе не нравилась бы Эйфелева башня!

Скорее всего, так бы оно и было, говорит Паола, вскидывает на плечо весло и уходит, притопывая остроносыми башмаками.

Еще она изредка возит кошек, потому что все кошки отлично знают, где они находятся, на мосту или в гондоле, и, конечно же, предпочитают находиться на мосту, даже если им нужно к ветеринару на другой конец города.

Проснувшись, Лючия сразу проверяет себя и Пету. Две руки, две ноги, четыре лапы, один хвост. Ну и две головы, разумеется. Но с головами никогда не бывает путаницы, голова она и есть голова.

Лючия встает с низкого, но очень удобного матраса – кровать они с Петой решили не покупать, потому что никакая кровать не вставала под низкий скат крыши так удобно, как простой узкий матрас, а ведь глупо не превратить в спальню довольно большую кладовку, особенно, если в кладовке имеется окно, а квартирка в результате этих сложных пространственных манипуляций становится практически трехкомнатной: спальня, гостиная и кухня. Кухня, конечно же, просто выгородка, сделанная из еще одной кладовки и коридорчика, но тоже с окном, да каким еще – с видом на террасу.