Лей Бардуго - Язык шипов [litres]

Горожане в страхе жались друг к дружке. Когда последняя волна скрылась из виду, им лишь осталось глядеть на опустевшее русло и влажные камни, блестевшие на солнце. На месте мельничного пруда теперь чернела яма, полная жидкой грязи. Мертвую тишину нарушало лишь кваканье растерянных лягушек да шлепанье бьющихся в жиже, безмолвно разевающих рты рыб.

Река была сердцем Велисьяны, и когда оно прекратило биться, город ждала смерть. Нет воды – нет мельницы; нет мельницы – нет денег. Герцог разорился, а когда стал молить короля о помощи, принц предложил ему пройти три испытания, ценой ошибки назначив его собственную голову. Герцог покинул столицу – с позором, но с головой на плечах.

Лавки и дома Велисьяны опустели, огонь в очагах потух. Часы на городской башне исправно отбивали время, но этот бой уже никто не слышал. И только герцог оставался в своем ветшающем дворце. Из окна Евиной комнаты он взирал на брусчатку опустевшей Площади Женихов и проклинал Семена. Если притаиться, то можно разглядеть, как герцог стоит у окошка в обрамлении каменных лилий и ждет, когда вернется вода.

Но его прекрасную дочь вам не увидеть. Река унесла Еву к самому морю, там девушка и осталась. Каждый день она тихо молилась в крохотной часовне, дверь которой лизали волны, каждый день садилась у кромки воды и смотрела на морские приливы и отливы. Проведя жизнь в счастливом уединении, Ева состарилась, нисколько не переживая об увядшей красоте, ибо неизменно видела в отражении свободную женщину.

Бедного Семена изгнали из города, возложив на него всю вину за горькую судьбу Велисьяны. Впрочем, несчастья его продолжались не долго. Совсем скоро он иссох и умер от того, что не позволял себе ни одной капли влаги – так боялся, что вода его отравит.

Итак, если вы по глупости все же сошли с тракта, шанс вернуться еще есть. Идите на оклики ваших встревоженных спутников, и, может быть, на этот раз ноги уведут вас прочь от ржавого остова мельничного колеса, покоящегося на лугу, где, по правде, ему не место.

Если повезет, вы отыщете своих товарищей. Они похлопают вас по плечу, их добродушный смех развеет ваше смятение. И все же, оставляя за спиной темную прогалину между деревьями, помните: пользоваться чем-либо не значит этим владеть. А если когда-нибудь надумаете жениться, внимательнее прислушивайтесь к вопросам своей избранницы. В них вы можете расслышать ее истинное имя, как слышите глухой рокот убежавшей реки или вздох океана.

В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ, ВИНОВАТ БЫЛ ЧАСОВЩИК. Но супругам Зельверхаус не следовало пускать его в дом. С демонами всегда одна и та же проблема, даже с более мелкими. В бархатных пальто и безупречно вычищенных туфлях они являются на порог вашего дома, вежливо приподнимают шляпу, улыбаются, демонстрируют прекрасные манеры за столом. А хвосты прячут.

Часовщик носил фамилию Дрёссен, хотя поговаривали, что он не керчиец, а равкианец – не то сын высланного аристократа, не то фабрикатор, запятнавший себя позором и изгнанный из родной страны, почему и за что – неизвестно. Он держал лавку на Вайнштрат, в той части улицы, где канал изгибался, точно палец в подзывающем жесте. Мастер славился самыми невероятными моделями часов, миниатюрными бронзовыми птичками, что каждый час высвистывали новую мелодию, и крохотными фигурками мужчин и женщин, которые в полночь и полдень разыгрывали забавные сценки.

Известность часовщику принес механический оракул: при нажатии определенного рычага он водил полированной деревянной рукой по ладони вопрошающего и предсказывал его судьбу. Один купец накануне бракосочетания своей дочери привел ее в лавку Дрёссена – погадать. Внутри заводного прорицателя что-то щелкнуло и звякнуло; он раскрыл свой деревянный рот и изрек: «Ты обретешь великую любовь и великое богатство, о каком и не мечтала». На радостях купец приобрел этот умный механизм и подарил дочке на свадьбу, и все гости сошлись во мнении, что никогда еще не видели жениха и невесту, столь горячо влюбленных друг в друга. Но корабль, на котором молодые отплыли в свадебное путешествие, был так тяжело нагружен товаром и сундуками с золотом, что затонул при первом же шторме. И пассажиры, и груз отправились на дно холодного, равнодушного моря. Когда до купца дошло страшное известие, он припомнил слова оракула. Обезумев от горя и бренди, безутешный отец голыми руками разнес автомат в щепки. На другой день слуги нашли своего хозяина лежащим среди обломков, в слезах, с разбитыми костяшками и пятнами крови на рубахе. Эта печальная история, однако, лишь привлекла в лавку часовщика новых покупателей, охочих до всего необычного и таинственного.

А в лавке и впрямь было чему подивиться: темно-золотым львам, что загоняли механических газелей в бархатной саванне; садику эмалевых цветов, опыляемых крохотными жемчужноглазыми колибри, подвешенными на таких тонких ниточках, что казалось, будто они вправду летают, жужжа крылышками; вращающимся часам с календарем – мастер держал их на самой высокой полке, подальше от любопытных детских глаз, ибо движущиеся фигурки в этих часах каждый месяц разыгрывали сцену какого-нибудь жуткого убийства. Первого января, например, это была дуэль на заснеженном поле, и из малюсеньких пистолетиков, которыми стреляли механические человечки, вырывались облачка дыма. В феврале обманутый муж набрасывался на жену и душил ее в смятой постели, пока перепуганный любовник прятался под кроватью. И так далее, и тому подобное…

Несмотря на свои достижения, Дрёссен был еще молод и считался желанным гостем в домах купцов, которые составляли основную часть его клиентуры. Он хорошо одевался, умел вести светские беседы, всегда приносил хозяевам дома прелестные подарки. Верно и то, что, когда Дрёссен входил в комнату, всех присутствующих охватывало смутное беспокойство: люди зябко ежились, растирали руки, словно на них дохнуло сквозняком, и крутили головами по сторонам – не надо ли где прикрыть дверь? Как ни странно, в глазах окружающих это лишь делало Дрёссена еще более привлекательным. Налет некой испорченности придавал ему шарма; без него Дрёссен смотрелся бы жалко – взрослый человек, помешанный на игрушках, пусть и самых затейливых. Ну, а так все только и обсуждали, что элегантный бархатный сюртук и гибкие бледные пальцы часовщика. При его приближении мамаши стискивали платочки, а их дочки заливались смущенным румянцем.