Лей Бардуго - Язык шипов [litres]

Улла вновь перевела взор на огонь и продолжила петь. По щекам ее струились слезы; она знала, что все вместе они пересекли грань и вторглись на земли, откуда могут не вернуться. Однако ей пришлось увидеть, как Роффе опустился на колени у камина и скормил огню пару свежих, розовых человеческих легких.

Вот что требовалось для заклинания. Дыхание. Огню требовался воздух так же, как людям. Ему нужно чем-то дышать под водой.

Рыжие языки сомкнулись над влажной плотью, сердито шипя и плюясь. Магический жар в груди Уллы ослаб. На миг она подумала, что оба костра сейчас потухнут, но тут раздался громкий треск, и пламя в камине взревело, словно обрело собственный голос.

Улла отлетела назад, подавляя крик: огонь, пожиравший ее внутренности, рвался наружу – через легкие, через глотку. Что-то пошло не так? Или же эта дикая боль – часть магии сотворения? Глаза Уллы закатились. Сигне потянулась к ней, но в страхе отпрянула: огонь играл под кожей певицы, гулял по рукам, делая ее похожей на светящийся бумажный фонарик. Запахло паленым; Улла поняла, что загорелись волосы.

Хриплый вой, который она испустила, влился в песнь. Пламя извергалось из ее рта в серебряный сосуд. Сигне плакала. Роффе стоял, стиснув окровавленные кулаки.

Улла не могла замолчать, не могла оборвать песню. Она умоляюще схватила Сигне за руку, и та захлопнула дверцу серебряного фонаря. Повисла мертвая тишина. Улла рухнула на пол.

Она слышала, как подруга зовет ее, и пыталась ответить, но боль была невыносима. Губы Уллы покрылись волдырями, в горле продолжало жечь, все тело сотрясалось в конвульсиях.

Принц взял фонарь в руки. Контуры фамильного герба, трезубца, озаряло золотистое сияние.

– Роффе, – обратилась к нему Сигне, – ступай в бальную залу, приведи остальных. Мы должны спеть песнь исцеления. В одиночку я не справлюсь.

Однако принц ее не слушал. Взяв с туалетного столика таз для умывания, он облил фонарь водой. Ровное пламя даже не дрогнуло.

Улла застонала.

– Роффе! – рявкнула Сигне, и от гнева, прозвучавшего в ее голосе, частичка сердца Уллы ожила. – Нам нужна помощь!

Часы пробили середину часа. Роффе как будто очнулся.

– Пора возвращаться домой, – сказал он.

– Она слишком слаба, – возразила Сигне. – У нее не хватит сил, чтобы исполнить песнь превращения.

– Ты права, – медленно проговорил Роффе, и сожаление в его голосе стало для Уллы встряской. Ее пронзил страх.

– Роффе, – проскрежетала она. «Что я наделала? – пронеслось у нее в голове. – Что я наделала?»

– Прости, – выдохнул он. Есть ли на свете слова страшнее этих? – Фонарь будет только моим подарком.

Несмотря на раздирающую боль, Улле стало смешно.

– Никто… не поверит… что ты сам… сотворил… чары.

– Сигне будет моим свидетелем.

– Ни за что! – яростно бросила Сигне.

– Мы скажем, что пропели эту песнь вместе, ты и я, что фонарь – символ нашей любви. Что я – достойный король, а ты – достойная королева.

– Ты забрал человеческую жизнь… – прохрипела Улла. – Пролил кровь смертного…

– В самом деле? – Из складок плаща он извлек секирн Уллы. Большую часть крови Роффе стер, однако на лезвии кое-где остались алые полоски. – Это ты лишила жизни невинного пажа, бедного мальчика, который застал тебя за черной волшбой.

Невинного. Улла покачала головой, и в горле вновь вспыхнула саднящая боль.

– Нет, – простонала она. – Нет.

– Ты же говорил, что он преступник! – негодующе воскликнула Сигне.

– Ты все знала, – посмотрел на нее Роффе. – Вы обе знали. Вы такие же ненасытные, как я, просто боялись посмотреть в глаза собственному тщеславию.

Сигне яростно замотала головой, а Улла задумалась. Почему ни одна из них не присмотрелась к нежным ладоням юноши, к его чистому лицу? Обе так стремились к цели, что положились на Роффе, охотно предоставив ему выполнить самую грязную работу?

Роффе швырнул секирн к ногам Уллы.

– Она не сможет вернуться. Священный клинок теряет силу от соприкосновения с человеком. Теперь он бесполезен.

– Ты не можешь так поступить, Роффе, – всхлипывала Сигне, – не посмеешь.

Принц опустился на колени, и свет фонаря позолотил его волосы, оттенил океанскую синеву глаз.

– Сигне, что сделано, то сделано.

Только теперь Улла поняла. Это ведь Сигне попросила ее открыть сундук, чтобы подобрать жемчуг для платья.

– Почему? – с трудом выдавила она. – Сигне, почему?

– Он сказал, секирн нужен, чтобы ты не передумала. На всякий случай. Чтобы сохранить твою верность.

«О, Сигне, – глаза Уллы наполнились слезами, – Я всегда была верна, только не ему».

– Итак, что сделано, то сделано, – повторил Роффе. – Можешь оставаться здесь и жить в изгнании, а когда люди узнают о вашем злодействе, разделить наказание с Уллой. Или… – принц пожал плечами, – возвращайся в море и будь моей невестой. Знаю, это жестоко. Но короли порой должны проявлять жестокость. И моя королева тоже должна быть жестокой.

– Сигне, – прошептала Улла. – Звук этого имени жег сильнее любого огня. – Прошу тебя…

Сигне зарыдала еще сильнее, орошая слезами секирн. Ее пальцы коснулись оскверненного лезвия.

– Улла, – пробормотала она сквозь всхлипы, – я не могу все потерять.

– Не все. Не все.

Сигне покачала головой.

– Я слишком слаба для этой борьбы.

– Ты сильная. – Улла с трудом проталкивала слова через обожженную глотку. – Вдвоем мы сильны. Вместе. Как прежде… как всегда.

Сигне провела прохладными костяшками пальцев по щеке подруги.

– Улла… Моя неудержимая Улла. Я никогда не была сильной, и ты это знаешь.

Моя неудержимая Улла . Она наконец осознала, чем была для Сигне все это время. Опорой, защитой. Единственным утесом, за которым Сигне могла укрыться от шторма. Пока свирепствовала буря, Сигне льнула к ней, а теперь, когда море разгладилось, уплывала прочь, к другой гавани. Бросала ее.

Улла ощутила чудовищную усталость. Боль полностью ее вымотала. Отдохни , прозвучал в ушах чей-то голос. Материнский? Матери-сильдройры или матери-ведьмы, которой Улла никогда не знала? Той, что отдала новорожденную дочь на милость волн. Если Сигне так легко предала ее, тогда, наверное, не стоит и цепляться за эту жизнь.

Улла поклялась защищать Сигне и выполнила клятву. Это что-то да значит. Она отпустила руку подруги – последний жест привязанности. В конце концов, из них двоих сильнее Улла.

– Оставь мне нож, – тяжело дыша, прокаркала она в надежде на то, что смерть поглотит ее подобно морской пучине.

Однако вместо того, чтобы протянуть ей секирн, Сигне вопросительно посмотрела на Роффе, и в конечном итоге именно этот взгляд обрек на гибель весь Зёндермейн. Улла могла простить предательство, еще один разрыв, даже собственную смерть. Но не эту минуту, когда она, принеся такие жертвы, умоляла о милосердии, а Сигне спрашивала на то разрешения принца.