Кэтрин Арден - Девушка в башне [litres]

– Что ж, – довольно сказал Дмитрий, когда лес проглотил деревню Кати и они вновь ехали по нетронутому снегу. – Ты сыграл в героя, Вася, все хорошо. Но довольно нежностей. Мы должны поспешить. – Он помолчал. – Думаю, твой конь согласен со мной.

Соловей встал на дыбы, радуясь солнцу после недели снегопада и отсутствию троих ездоков на спине.

– Да, согласен, – выпалила Вася. – Безумец, – негодующе бросила она коню. – Ты успокоишься когда-нибудь?

Соловей соизволил идти, но теперь он гарцевал и лягался до тех пор, пока Вася не посмотрела ему прямо в глаза, в которых не было раскаяния.

– Да сколько можно, – воскликнула она, и Дмитрий рассмеялся.

Они скакали до поздней ночи и с каждым днем недели ехали все быстрее. Мужчины ели хлеб в темноте, выдвигались с первыми лучами и останавливались, лишь когда тени проглатывали деревья. Они двигались тропами дровосеков и прокладывали путь, когда это было необходимо. Снежный покров был покрыт льдом, глубокий, и по нему было тяжело идти. Через неделю из всех коней лишь Соловей оставался бодрым и проворным.

В последнюю ночь перед Москвой темнота настигла всадников в лесу на берегу Москвы-реки. Дмитрий приказал остановиться. Он оглядел широкую реку. Луна убывала, и тучи закрывали звезды.

– Лучше переночевать здесь, – решил князь. – Будет легче ехать завтра. К середине утра будем дома. – Он спрыгнул с коня, все еще бодрый, хотя и исхудавший за эти дни. – Сегодня всем побольше медовухи, – добавил он, повысив голос. – И, возможно, наш монах-воин поймает нам зайцев.

Вася спешилась и убрала лед с морды Соловья.

– Завтра Москва, – шепнула она ему. Ее руки обледенели, сердце бешено стучало. – Завтра!

Соловей выгнул шею и спокойно ткнулся носом в ее руки. «У тебя есть хлеб, Вася?» – спросил он.

Девушка вздохнула, сняла седло и вычистила жеребца. Она скормила ему корку и оставила искать траву под снегом. Нужно было наколоть дров и убрать снег, развести костер и выкопать ямку для ночлега. Теперь все мужчины звали ее Васей. Они посмеивалась над ней, пока работали. К своему удивлению, Вася могла постоять за себя и не обижалась на грубый юмор.

Они смеялись, когда Саша вернулся. Три убитых зайца висело в его руке, за спиной виднелся лук. Мужчины одобрительно загудели, благословили его и начали готовить мясо. Огни их костров весело трещали, мужчины передавали друг другу бурдюки с медовухой и ждали ужин.

Саша подошел к Васе, которая копала снег.

– С тобой все в порядке? – сухо спросил он. Он так и не решил, каким тоном разговаривать с братом, который на самом деле был сестрой.

Вася озорно улыбнулась ему. Его растерянные, но смелые попытки сберечь свою сестру облегчали мучительное одиночество.

– Мне бы хотелось поспать на печи и съесть похлебку, приготовленную кем-то другим, – сказала она. – Но я в порядке, брат.

– Хорошо, – ответил Саша. Его серьезность казалась чем-то странным после мужских шуток. Он вручил ей чуть запятнанный сверток. Вася развернула его и увидела сырую печень зайцев, потемневшую от крови.

– Храни тебя Господь, – выдохнула Вася и впилась в мясо. Она почувствовала на языке сладко-соленый металлический вкус жизни. Соловей заржал за спиной: ему не нравился запах крови. Но Вася не обратила на него внимания.

Она еще не доела, но Саша ушел. Вася проводила его взглядом и облизнула пальцы. Она не знала, как убрать с его лица растущую тревогу.

Она закончила копать и села на бревно рядом с костром. Подперев кулаком подбородок, Вася смотрела, как Саша благословлял мужчин и их еду, невозмутимо пил свой мед по ту сторону костра. После благословлений Саша молчал. Даже Дмитрий отметил, каким молчаливым стал брат Александр после отъезда из лавры.

«Конечно, он переживает, – подумала Вася. – Я одета как мальчик, сражалась с разбойниками, и он соврал великому князю. Но у нас не было выбора, брат…»

– Твой брат – настоящий герой, – сказал Касьян, выдернув ее из мыслей. Он присел рядом и протянул свой бурдюк с медовухой.

– Да, – резко ответила Вася. – Он герой.

В голосе Касьяна были что-то язвительное. Вася отказалась от меда.

Касьян схватил ее руку в варежке и вложил бурдюк.

– Пей, – настоял он. – Я не хотел оскорбить тебя.

Вася поколебалась, но выпила. Он еще не привыкла к этому мужчине: его загадочным глазам и резкому смеху. Возможно, его лицо слегка побледнело после недели пути, но это лишь сделало краски ярче. Иногда она ловила его взгляд и сдерживала румянец, хотя была не из жеманных девушек. «Как бы он отреагировал, если бы узнал, что я девушка?» – думала она порой.

«Не думай об этом. Он никогда не узнает».

Молчание между ними затянулось, но Касьян не уходил.

– Вы уже бывали в Москве, Касьян Лютович? – спросила Вася.

Его губы дрогнули.

– Я прибыл в Москву в начале года, чтобы попросить великого князя о помощи. Но до этого? Однажды. Очень давно. – Его голос стал сухим. – Возможно, каждый глупый юнец пытается исполнить желание своего сердца в городе. Я не возвращался до этой зимы.

– И каким было желание вашего сердца, Касьян Лютович? – спросила Вася.

Касьян насмешливо посмотрел на нее.

– Моя бабушка так говорила. Ты слишком юн и неопытен, Василий Петрович. Как ты думаешь? Я любил женщину.

Саша, сидевший на другой стороне костра, повернул голову.

Дмитрий шутил и наблюдал за готовящимся мясом, словно кот за мышиной норкой (их порции не утоляли его аппетит), но он услышал слова Касьяна.

– Да, Касьян Лютович? – заинтересованно спросил он. – Москвичку?

– Нет, – мягко ответил Касьян. – Она была издалека. Она была очень красивой.

Вася прикусила губу. Касьян всегда был очень скрытным. Он молчал чаще, чем говорил. Обычно он говорил лишь с Дмитрием, когда они ехали рядом, передавая друг другу бурдюк с медом. Теперь к нему прислушивались все.

– Что с ней случилось? – спросил Дмитрий. – Ну же, рассказывайте.

– Я любил ее, – осторожно продолжил Касьян. – Она любила меня. Но она исчезла в тот день, когда я собирался увезти ее в Башню Костей и сделать моей. Больше я ее не видел. – Он замолчал и резко сказал: – Теперь она мертва. Вот и все. Налей-ка мне еще похлебки, Василий Петрович, пока эти обжоры все не съели.

Вася поднялась, чтобы сделать это. Но ее поразило выражение лица Касьяна. Оно выражало тоску и нежность, когда он говорил о мертвой любимой. Но – лишь на мгновенье, в самом конце – появилась такая ярость, что она вздрогнула. Она ушла есть свой суп к Соловью, решив больше о Касьяне Лютовиче не думать.

Зима все еще была суровой, полной сильных морозов и мертвых нищих, но старый жесткий снег был уже не тот, когда Дмитрий Иванович въехал в Москву с двоюродными братьями за спиной: монахом Александром Пересветом и мальчиком Василием Петровичем. С ними также был Касьян и его люди, которые по настоянию Дмитрия не отправились домой.