Лэйни Тейлор - Дочь дыма и костей [litres]

Акива быстро овладел не слишком обширными познаниями: чародейство в те времена едва выходило за границы дешевых трюков. Он не питал иллюзий, что стал магом или даже приблизился к этому искусству, однако проявлял изобретательность. К тому же, в отличие от пижонов, которые называли себя магами, ему не приходилось бить себя кнутом, наносить ожоги или порезы, чтобы подстегнуть свои способности. Тупая и непрерывная боль не покидала его. Но настоящая причина его превосходства крылась не в боли и не в изобретательности. У него был стимул.

Безумная изначально идея, переросшая в надежду – снова увидеть девушку-химеру, оформилась в план.

План состоял из двух частей, и только первая была связана с чародейством: предстояло довести до совершенства магическое умение скрывать крылья. Элементарные приемы маскировки помогали обмануть зрение и сделать незаметными предметы лишь на расстоянии. С невидимостью такие приемы не имели ничего общего. Если Акива надеялся затеряться среди врагов, необходимо было придумать нечто получше.

Над этим он упорно работал месяцами. Научился полностью погружаться в боль. Изнутри все выглядело иным, звуки и ощущения тоже были иными, дребезжащими и прохладными. Боль служила линзой, обостряющей все чувства и инстинкты. И у него получилось. Путем упорных проб и повторений он научился становиться невидимым. Это была победа, которая могла бы принести ему славу и высшие награды от императора. Но, испытывая холодное удовлетворение, он и словом ни с кем не обмолвился.

Кровь взыграет, думал Акива.

Второй частью плана было выучить в совершенстве химерский язык. По ночам он усаживался на крышу казармы, где жили рабы, и слушал истории, которыми те развлекали друг друга при свете костра, испускающего смрадный запах горящего навоза. Их сказки были неожиданно яркими и прекрасными, и, слушая, он представлял свою девушку-химеру, сидящую где-нибудь у походного костра и рассказывающую те же истории.

Свою . Он поймал себя на мысли, что называет ее своей , и это даже не показалось странным.

Вернувшись в расположение полка в бухту Морвен, он мог бы потратить еще немного времени на совершенствование языка, однако решил, что в общем и целом уже готов к следующему этапу, со всей его великолепной сумасбродностью.

В то время сквозь пространство его неумолимо влекла к себе Мадригал. Теперь – Кэроу. Тогда пунктом назначения был Лораменди, заключенный в клетку город чудовищ. Теперь – Марракеш. Как и тогда, он не взял с собой Азаила и Лираз, однако на этот раз не оставил их в неведении. Они узнали правду о нем.

Как они поступят, он не представлял.

Лираз назвала его предателем, сказала, что ее тошнит от него. Азаил молчал, пораженный и бледный.

Однако они дали ему уйти, не пролив крови – ни своей, ни их, – и это лучшее, на что он надеялся. Доложат ли они командиру, а может, и императору или прикроют его – он не знал. Мысли его были не об этом. Пролетая над Средиземным морем со счастливой косточкой в руке, он думал только о Кэроу. О том, как она ждет его среди веселой толпы на марокканской площади, где он впервые остановил на ней взгляд. Он очень ясно ее представлял, вплоть до того, как она подносит руку к шее, к тому месту, где раньше висела счастливая косточка, и каждый раз вспоминает, что ее там больше нет.

Косточка была у него . Все, что в ней заключено, – в его руках. Почти волшебство, как однажды сказала Мадригал.

До той ночи, когда он, наконец, вновь встретился с Мадригал, он не знал, что это за косточка. Мадригал носила ее на шее, на шнуре, и вещица совсем не вязалась с шелковым платьем, с гладкой кожей девушки.

– Это счастливая косточка, – сказала Мадригал, протягивая ее ему. – Возьмись пальцем за один из отростков, вот так. Потом каждый из нас должен загадать желание и потянуть. У кого останется больший кусок – тот выиграл, и его желание исполнится.

– Волшебство? – спросил Акива. – Что же это за птица, чьи кости творят волшебство?

– О, это вовсе не волшебство. На самом деле желания не исполняются.

– Зачем тогда все это?

Она пожала плечами.

– Ради надежды? Надежда – великая сила. Может, настоящего волшебства здесь и нет, но если ты знаешь, чего хотел бы больше всего на свете, и хранишь в себе надежду как огонек, она может осуществиться. Это почти волшебство.

Он любил ее без памяти. Лучистые глаза разбудили в Акиве чувство, благодаря которому он понял – раньше он жил вполсилы. В лучшем случае, вполсилы чувствовал.

– А на что надеешься ты? – спросил он, собираясь уступить, чего бы она ни пожелала.

– Рассказывать нельзя, – уклончиво ответила она. – Давай, загадывай вместе со мной.

Акива продел палец под один из тонких отростков. Он загадал то, чего не желал никогда раньше, до того мгновения, пока не встретил ее. В ту ночь желание его исполнилось, и исполнялось еще много раз. Сверкающий миг счастья, вокруг которого вращалась вся жизнь. Все, что он с тех пор делал, он делал потому, что любил Мадригал. И потерял и ее, и себя.

А теперь? Он летел к Кэроу, неся в руках хрупкую вещицу. «Почти волшебство».

Почти? На этот раз нет.

Счастливая косточка источала волшебство. Магия Бримстоуна ощущалась в ней так же сильно, как и в порталах, отчего Акиву била нервная дрожь. В косточке заключалась правда, а значит, она способна заставить Кэроу возненавидеть его.

Кэроу ничего не нужно знать. Если бы не счастливая косточка, она могла бы полюбить его . Вот бы косточка исчезла. Просто упала бы в океан. Что тогда?

Эта отвратительная мысль наполнила Акиву ненавистью к самому себе. Он попытался выкинуть ее из головы, но косточка словно подначивала его. Ей ничего не нужно знать, как бы нашептывала она, лежа в его руке. И далеко внизу Средиземное море, рябое и слепящее солнечными бликами, невероятно глубокое, соглашалось: ей ничего не нужно знать.

Кэроу сидела именно в том месте, где надеялся застать ее Акива: за столиком в кафе на краю площади Джемаа-эль-Фна. И, как он и думал, испытывала беспокойство из-за отсутствия счастливой косточки. Когда-то она могла занять пальцы только карандашом. Сейчас перед ней лежал раскрытый альбом, белые страницы слепили глаза на североафриканском солнце, а она не могла сосредоточиться, то и дело нервно оглядывая площадь в поисках Акивы.

«Он придет, – говорила она себе, – и вернет счастливую косточку. Точно».

Если остался в живых.

Могли ли другие серафимы причинить ему зло? Прошло уже два дня. Что, если… Нет. Он жив. Разум Кэроу отказывался принять иное. Глупо, но она вспомнила, как когда-то давно Кишмиш проглотил колибри с крылышками мотылька, – ощущение полной неожиданности: была птичка, и ее не стало. Словно и не было.