Лэйни Тейлор - Дочь дыма и костей [litres]

Как ни странно, она была красива.

Девушка подошла на шаг ближе. Он посмотрел ей в лицо, потом взгляд его соскользнул на длинную шею, к ключицам. Хорошо сложенная, она была грациозна и худощава. Волосы, короткие, темные и мягкие как лебяжий пух, не скрывали строения безупречного лица. Черный грим был наложен вокруг огромных глаз – карих и ярких, выразительных и печальных.

Акива знал – печалится она о своих погибших товарищах, не о нем, однако с удивлением обнаружил в ее взгляде сострадание. Он вдруг подумал, что никогда прежде не смотрел химерам в лицо. При встрече рабы всегда опускали глаза, а воинов – таких, как эта, – он видел только в те мгновения, когда они в угаре кровавой битвы уклонялись от его смертельного удара или наносили свой. Если не обращать внимания на окровавленный нож и плотно подогнанный черный панцирь, сатанинские крылья и рога и сосредоточиться только на лице – таком неожиданно очаровательном, – она выглядела как обычная девушка. Девушка, которая нашла на берегу умирающего юношу.

На мгновение он почувствовал себя таким юношей. Не солдатом, не чьим-то врагом. И нависшая над ним смерть казалась ему лишенной смысла. Точно так же, как лишена была смысла их жизнь. Ангелы и монстры бесконечно сражались друг с другом, убивали и умирали сами.

Они не могли жить иначе. И эта девушка явилась сюда с той же целью, что и он: сразить врага. Его, Акиву.

Почему же тогда она медлит?

Она опустилась на колени, будто совсем не боялась его. У Акивы на бедре был нож – маленький, он и в сравнение не шел с ее полумесяцами, – но все же мог убить. Одно движение – и нож вонзится в мягкий изгиб ее шеи. Идеальной шеи.

Акива не пошевелился.

К тому времени он уже был словно во сне. От потери крови. Вглядываясь в склоненное над ним лицо, он не соображал, реальное оно или нет. А вдруг это предсмертный сон, а она – гонец, явившийся за его душой, чтобы проводить ее в следующую жизнь? Из висевшей на крюке серебряной кадильницы исходил дым с ароматом трав и серы. Почуяв его, Акива ощутил притяжение, соблазн . Закружилась голова, и он подумал, что с удовольствием отправится с этой посланницей в другой мир.

Он представил, как она его поведет, и с этой умиротворяющей картинкой перед глазами убрал руку с раны и потянулся к ее пальцам, поймал их в свою ладонь, скользкую от крови.

Глаза ее расширились, она отдернула руку.

Он невольно напугал ее.

– Я пойду с тобой, – произнес он на химерском языке, который знал достаточно хорошо для того, чтобы давать указания рабам. В их грубой речи переплелись многочисленные диалекты, объединенные Империей и со временем слившиеся в один общий язык.

Акива с трудом уловил собственный голос, но девушка прекрасно расслышала его слова.

Она взглянула на кадильницу, затем вновь на него.

– Это не для тебя, – сказала она, отодвинув крюк и воткнув его в землю поодаль. – Вряд ли тебе захочется идти со мной.

Даже звериные интонации языка не портили мелодичный голос.

– Смерть, – выдохнул Акива.

Сейчас, когда он больше не зажимал рану, жизнь покидала его быстрее. Глаза слипались.

– Я готов.

– А я нет. По-моему, это скучно – быть мертвым.

Она произнесла это легко, весело, и он внимательно посмотрел на нее. Пошутила? Она улыбнулась.

Улыбнулась.

Он тоже. Потрясенный, он обнаружил, что отвечает на ее улыбку.

– Скучно – это хорошо, – пробормотал он, позволив глазам закрыться. – Будет время почитать книги.

Она приглушенно хихикнула, и Акива в полузабытьи решил, что действительно умер. Было бы странно, если бы все это происходило на самом деле. Он больше не чувствовал разорванное плечо и ее прикосновение, пока не ощутил резкую боль. Вскрикнув, он открыл глаза. Все-таки заколола?

Нет. Намотала жгут над раной. Отсюда и боль.

Он озадаченно посмотрел на нее.

– Рекомендую остаться в живых, – сказала она.

– Я попытаюсь.

Неподалеку послышались голоса. Химеры. Девушка замерла, прижала палец к губам:

– Тсс.

Они обменялись прощальными взглядами. Рога и крылья засияли на проступившем сквозь туман солнце. Короткие бархатные волосы казались мягкими, как шея жеребенка, лоснящиеся, словно смазанные маслом, рога сверкали. Несмотря на жуткую боевую раскраску, и лицо, и улыбка отличались нежностью. С нежностью Акива встретился впервые. Он ощутил укол в самом центре груди, где-то глубоко, в месте сосредоточения чувств, о существовании которого раньше и не догадывался. Ощущение было незнакомым, как будто на затылке открылся глаз, глядящий в новое измерение.

Захотелось прикоснуться к ее лицу, но он удержался – ладони были в крови. Вдобавок ко всему даже здоровая рука казалась такой тяжелой, что вряд ли удалось бы ее поднять.

Она испытала тот же позыв. Протянула руку, немного помешкала, затем провела кончиками прохладных пальцев по горячему лбу, щеке, на мгновение остановилась на шее, где мягко пульсировала вена, – словно хотела убедиться, что в нем еще есть жизнь.

Заметила ли она, как участилось биение его сердца?

Затем девушка резко вскочила. Плавными прыжками унеслась она на стройных, мускулистых ногах с газельими копытцами, полураскрытые крылья как бумажные змеи поддерживали ее в воздухе, и каждый прыжок превращался в движение балерины. Акива наблюдал, как ее силуэт встретился в тумане с другими – неуклюжими чудовищами, ни одно из которых не обладало ее грациозностью. До него донеслись рычащие звуки, и среди них – ее спокойный голос. Он верил, что она уведет их подальше. Она так и сделала.

Акива остался в живых. И изменился.

– Кто наложил жгут? – осведомилась позднее отыскавшая его Лираз, когда они добрались до безопасного места.

Он сказал, что не знает.

Прежняя жизнь представлялась теперь сплошным блужданием по лабиринту, центр которого он наконец нашел на поле битвы в Буллфинче. Свой собственный центр – то место, где просыпались чувства. Он даже не подозревал о его существовании, пока эта девушка, одна из его врагов, не опустилась на колени рядом с ним и не спасла ему жизнь.

Он вспоминал ее как сквозь дымку сна, но она не была сном.

Она была реальной. Как глаза животного, горящие в ночи, короткий проблеск во всепоглощающей темноте.

Она существовала.

После Буллфинча воспоминание о Мадригал (ее имя Акива узнал лишь два года спустя) приходило к нему как голос, звучащий в великом безмолвии. Смертельно раненный, он лежал в военном лагере в бухте Морвен, и в бреду вновь и вновь перед глазами возникал образ стоящей рядом с ним на коленях девушки из вражеского стана. Каждый раз, когда он просыпался и видел перед собой лица своих родных и близких, они казались ему менее реальными, чем преследующее его видение. Даже когда Лираз дала отпор врачу, который вознамерился ампутировать ему руку, Акива вспоминал окутанный туманом берег в Буллфинче, черные глаза и маслянистые рога и как он был потрясен ее нежностью.