Алекс Маршалл - Пепел кровавой войны [litres]

Еще не договорив, он понял, что именно это или что-то похожее сказала ему София в лагере кобальтовых, и вздрогнул оттого, что непроизвольно повторил ее слова. Из всех призраков ее он меньше всего хотел держать в своих мыслях.

– Вы слышали когда-нибудь древние песни о том, что дикорожденные способны сливаться… э-э-э… входить в разум других смертных? – спросила Чхве, напомнив Доминго, что в последнее время его преследуют и более страшные призраки.

– Древние песни, как вы сами сказали, и ничего больше. – Изуродованная шрамом щека дернулась при воспоминании о беседе с братом Ваном, перед тем как монах попытался убить Доминго. – Ведьморожденные… то есть я хотел сказать… э-э-э… страннорожденные…

– Дикорожденные.

Она в первый раз поправила его, но, взглянув в ее лицо, Доминго осознал, что повторять не понадобится.

– Да, правильно… Вы, дикорожденные, распространяете о себе множество слухов, чтобы убедить других людей в своей полезности… и опасности тоже, – прибавил Доминго, вспомнив, каким оскверненным почувствовал себя, доверившись хитростям Вана. – Но правда заключается в том, что ваш народ просто хорошо понимает смертных за счет сочувствия, интуиции и тому подобного.

– Дикорожденные – такие же смертные, как и вы. – Чхве посмотрела на Доминго так, словно он сам был монстром с рогами на голове. – И мой народ, как вы выразились, вовсе не мой. Каждый из нас отличается от других, точно так же как и ваши люди не похожи друг на друга, даже те, кто родился в одно время, в одном месте, в одной и той же семье. Может быть, у меня иная кровь, чем у большинства моих родственников, но я прежде всего дочь Хвабуна, а уже потом все остальное.

От ее наставительного тона Доминго стало не по себе. Одно дело – читать свояченице лекции об очевидном вырождении и чуждости ведьморожденных, и совсем другое – обсуждать такие вопросы с одним из этих созданий.

– Ну хорошо, мы ведь сейчас говорим о совершенно определенных вещах, правильно? О том, что ваш народ на самом деле не может проникать в головы других людей, как вы пытаетесь меня убедить, и это просто шарлатанство, искусная игра на людском легковерии, своего рода лицедейство.

– Это вы так считаете, – возразила Чхве. – Хотя мне неизвестно, почему и как вы пришли к этому выводу. Возможно, этим вы только подтверждаете мою мысль: какие-либо общие черты дикорожденным приписывают те, кто видит нас со стороны. Но старые песни, о которых я говорю, не имеют никакого отношения к мошенникам, а только к сноходцам.

– Что?

Она обладала доводящей до бешенства способностью в каждую новую фразу закладывать еще больше бессмыслицы. Стоило ли удивляться, что обычно она молчала, словно меч в ножнах, как бы ни соскучился по разговорам Доминго, запертый вдвоем с этим молчаливым недоразумением.

– Может быть, выложите все сразу, капитан? Потому что я не имею пока никакого понятия, о чем вы говорите.

– Дух сноходца оставляет на время плоть и отправляется на поиски другого человека… и сливается с чужим разумом, так что оба видят один и тот же сон. – Взгляд Чхве снова стал отстраненным, а глаза казались почти такими же жуткими, как нарисованная ею картина. – Это искусство было хорошо известно в Век Чудес. Теперь оно утрачено, как и многое другое, но хранители рода на Непорочных островах веками трудились над тем, чтобы восстановить хотя бы его общие черты. Жир рыбы гарпии – один из способов освободить дух спящего, хотя считается, что есть другие пути и что многим дикорожденным не требуется для этого ничего большего, чем прислушаться к своему сердцу и отпустить на волю разум. Тогда можно влиться в сон другого человека, не только того, кто спит с вами на одной постели или в одном доме, но и того, кто находится на другом конце Звезды.

В голове Доминго пронеслись древние легенды о ночных наездницах, что норовили оседлать спящего человека и кататься на нем до самого рассвета. По какой-то непонятной причине их сменило видение, в котором его самого оседлала свояченица Люпитера, заставила надеть свой старый парик и помчалась куда-то, сидя на потной спине «скакуна». Он вздрогнул, отгоняя прочь эту ужасную картину, а ведьморожденная тем временем продолжала:

– Я никогда не пыталась этим заниматься, поскольку снохождение – опасное искусство. Сноходец может не пробудиться в минуту опасности, или, того хуже, его дух останется в Изначальной Тьме, навсегда отрезанный от мира смертных. Но затем пришло время, когда вопрос чести стал для меня важней риска, и я справилась с этой задачей, как прежде справлялась со многими другими. Мне так кажется.

– Вам кажется?

Доминго все еще не понимал, о чем речь, но в какой-то степени заинтересовался. Пусть даже это и звучит как некая непорочновская разновидность того вздора, что нес брат Ван, придумывая сверхъестественные объяснения обыденным явлениям. С другой стороны, все раны барона, кроме самого тяжелого увечья, исчезли после кратковременного воздействия так называемой Изначальной Тьмы, поэтому он не мог отрицать некие таинственные свойства этого пространства, находящегося за Вратами… Но нет, это просто чепуха!

– Простите старому азгаротийцу его скептицизм, капитан, но услышанное мной сейчас означает, что вы видели сон, в котором оставили свое тело. Нет, даже не так. Вы думаете, что видели сон, в котором оставили свое тело. Все остальное, уж простите за мой багряноимперский, – это какая-то языческая ахинея.

– Я прощаю вам и багряноимперский, и скептицизм, – ответила Чхве. – Возможно, вы правы в том, что касается моего личного опыта. Я пыталась добраться до него много ночей подряд и каждый раз была уверена, что получилось. Это было куда ярче, чем обычный сон, это было по-настоящему… Но после пробуждения все подробности ускользали, как бы я ни старалась их удержать, и при мне оставалось даже меньше чем сон, только смутное впечатление, словно силуэты, расплывающиеся в тумане.

– Простите, вы сказали, что пытались во сне добраться до него? – Теперь Доминго вспомнил уже не легенды о ночных наездницах, а сказки об инкубах, которые лучше подходили для той картины, что он наблюдал прошлой ночью. – Кто он? До кого вы пытаетесь добраться в этом вашем сноходчестве?

– Я…

И она снова отвела взгляд, внезапно решив, что ее чуть теплый чай на самом деле очень вкусен. Затем едва заметно улыбнулась, вероятно вспомнив о своем возлюбленном или, может быть, удивившись собственной робости, мешающей назвать имя избранника искалеченному старику, который уже знает куда более опасные ее тайны.

– Это Марото.

– О, капитан! – сказал Доминго с нескрываемым отвращением. – Из всех Негодяев, из всех вообще мужчин, демоны меня подери!