Дмитрий Емец - Замороженный мир [litres]

– Р-р-р! – согласился Октавий.

– И терпение, терпение, терпение! Без заботы и терпения выбраковка будет много выше. С заботой выживают девять саженцев из десяти. Без заботы – один из ста. Так что потерпим господина Горошко еще с полгодика, а потом уже начнем его задувать! Пусть еще чуть-чуть понежится!

Октавий открыл рот, чтобы произнести еще одно «р-р-р», но что-то сбило его с мысли, и он просто облизал себе нос.

– Много раз, – продолжала Кавалерия, глядя в отражающую пустоту полированного стола, – я допускала одну ошибку. Я была слишком резкой. Мне казалось, я совершаю важное дело. ШНыр, нырки, двушка . Я проводник закладок, я хранитель мудрости ШНыра, я, я, я… Бери больше – тащи дальше! Вот и вся философия моей жизни! И эта тайная гордыня все разрушала.

Она замолчала, но ощущалось, что внутри у нее все кипит, а мысли спешат. Наконец Кавалерия заговорила опять, внимательно подбирая слова и произнося их медленно, точно не с Октавием говорила, а с кем-то еще. И хаотическая мысль становилась мыслью ясной, материализованной, услышанной.

– Я совершала дела ради самих дел, а не ради тех изменений, которые происходят во мне и в окружающем мире, согретом нашими закладками. Я раздавала поручения. Если кто-то делал что-то плохо, – я раздражалась. Мне казалось, я имею право на гнев. Я не думала о других, я была резка с людьми. Нетерпелива, ненаблюдательна. Не разбиралась в их эмоциях, возможностях, самоощущениях. Мне важно было – справится человек или нет. Присвоит закладку – или сумеет разжать руку и отдать. А людей я не чувствовала. Сама была сильной и не видела слабых, уставших, сломавшихся, находящихся на грани.

Октавий вопросительно шевельнул хвостом и стал тереть нос лапами. К нему давно не обращались с такими длинными речами, и теперь он смущался, пытаясь сообразить: не узнала ли хозяйка, что это он прокопал ковер, пытаясь зарыть куриное крылышко?

– Я никогда никого не слушала. Даже звук чужой речи меня раздражал. Мне казалось, что все говорят или не то, или слишком длинно. Мне чудилось, я понимаю все, что хочет сказать человек, еще до того, как он откроет рот. Я всегда говорила сама. У меня не хватало терпения. Я слишком хорошо знала, что хочу услышать. И из-за этого потеряла очень многих. Будь я чуть умнее, чуть осторожнее, спеши чуть меньше, наблюдай чуть больше… Они у меня все недообнятые. Родион, Штопочка, Сашка, мой собственный сын…

Октавий перестал тереть нос лапами и зевнул, что на его языке тоже означало смущение. «Да, точно про ковер узнала! Куда ж теперь перепрятывать-то?» – подумал он с отчаянием.

Кавалерия прикусила губу, рывком поднялась и сдернула со спинки стула шныровскую куртку. Она собиралась посмотреть на кипящее болото . Не связано ли это с той угрозой, о которой говорил Рине Долбушин? Кроме того, Кавалерия чувствовала, что ей нужно утомить себя нырком, иначе ночью она не уснет. Просто действовать, выполняя действия в том порядке, в котором судьба задает задачи. Порой только это и спасает…

С минуту потоптавшись в коридоре, Макар направился в пегасню к Грозе. Гроза фыркнула и тревожно пошевелила ушами. Запах болота на куртке хозяина ей не понравился. Но Макар знал, как ее успокоить. Он сунул руку в карман и достал кусок хлеба.

– Чисто случайно буханку белого нашел на кухне! Прямо так вот никому не нужная лежала! – шепотом объяснил Макар, скармливая Грозе корку. Мякоть же съел сам, потому что мякоть пегам вредна, а человек переварит даже чипсы и кока-колу.

Гроза за лето сильно вытянулась и очертаниями напоминала взрослую кобылу. Была пока худа, костиста, но обещала стать красавицей. Особенно хороши были крылья. Каждый день Гроза не меньше часа летала вдоль границ ШНыра, сопровождая Афродиту, в седле у которой сидели либо Макар, либо Меркурий. Правда, в серьезную работу Грозу пока не пускали. Пег входит в полную силу в три-четыре года.

Афродита стояла в соседнем от дочери деннике и неотрывно смотрела на фартук из толстой клеенки, висящий напротив через решетку. В этот фартук Афродита была влюблена уже месяц. Стоило кому-нибудь его надеть – и Афродита была готова идти за ним хоть на край света. Чтобы не нервировать кобылу, от фартука пытались тайком избавиться, но Афродита стала хуже есть, начала проявлять беспокойство, и фартук вернули на прежнее место.

Меркурий только головой качал:

– Жаль. Берсерки не в курсе. Такой же фартук. Купить. Вокруг ШНыра гулять. Афродита им. Из нырков. Все закладки. Принесет.

Мимо денника, неся на лопате конфетный фантик, прошествовал Даня. Сегодня он был дежурным по пегасне. Огромный рост Дани позволял ему заглядывать в денники поверх решетки.

– Привет, длинный! – приветствовал его Макар. Даня остановился и повернул к Макару голову:

– И тебе мое приветствие, короткий! Ты задираешься, потому что рад меня видеть? Или тебя нужно удостоить общением?

Макар растерялся. Даня был слишком умен для него, и Макар это смутно ощущал, хотя из самозащиты и считал Даню ботаником.

– Че уставился на меня, будто я тупой? Глазки от вилки застраховал?

– Расслабься! – утешил его Даня. – Ты не тупой! Когда ты озвучиваешь свой недостаток, ты доказываешь всем, что это ложь. Например, если я скажу – теоретически, разумеется, – что я тормоз и девушкам на меня плевать, то тем самым я подчеркну, что в действительности…

– …ты тормоз и девушкам на тебя плевать! – радостно перебил Макар. Он не уловил всей логической конструкции, но мгновенно понял, какие возможности открывает ему неосторожное признание Дани.

– Ты, извини, про что? – озадачился Даня.

– Ты тормоз, и девушкам на тебя плевать! – повторил Макар и захохотал как гиена. Даня вспыхнул. Он понял, что теперь его будут бесконечно дразнить. И что вечером вся шныровская столовая, оповещенная Макаром, будет вопросительно посматривать на Даню поверх тарелок.

– Скользкий тип! Неуравновешенная личность! – крикнул Даня и сердито заверблюдил по проходу, унося на лопате конфетный фантик. Макар хохотал до тех пор, пока из другого конца пегасни ему не отозвался Аскольд. Жеребец истолковал эти звуки как вызов и решил оставить последнее слово за собой.

Убравшись в деннике у Грозы, Макар собирался уже уйти, но тут снаружи кто-то нетерпеливо стукнул в решетку. У денника стояла Юля. Макар, только что целовавший Грозу в раздувающиеся ноздри, смутился, отодвинулся от нее и рявкнул:

– Смотри у меня, лошадь! Чтоб слушалась! Ты меня знаешь! У меня все четко и строго!

Призвав к порядку Грозу, Макар быстро покосился на Юлю. Юля стояла, покусывая соломинку. Сегодня она походила на девочку-зомби больше, чем обычно. Глаза запали, под ними синие круги. Брови так густы, черны и сомкнуты, что кажутся наклеенными. Часто бывало, что к Юле на улице подходили незнакомые женщины и спрашивали: «Ой, прости, глупый вопрос! А это действительно твои брови? И ты с ними ничего такого не делала?»