Джосайя Бэнкрофт - Восхождение Сенлина [litres]

Комиссар крутанул запястьем, и его агенты кинулись на Тарру. Они ударили его лакированными черными дубинками по ногам, и колени великана подкосились. От второго залпа ударов по спине и плечам он рухнул. Тарру не закричал, даже когда его вынудили сжаться в комок на земле. Сенлин хотел ринуться в самый центр этого безумия, пробиться к другу и положить насилию конец. Но это бы означало конец всему. Самопожертвование Тарру окажется бесполезным, Мария будет потеряна навсегда. Ему придется снова сделаться трусом и снова бросить друга.

Комиссар небрежно возобновил беседу:

– Приходите ко мне домой сегодня вечером в восемь, мистер Сенлин. – Голос Паунда походил на жужжание осы в банке. – Возьмите с собой наточенный карандаш, а лучше два. Я немного расцвечу ваши факты. – Он отвернулся от Сенлина, завершая разговор, и указал на Тарру, который лежал, тяжело и сбивчиво дыша, и глаза его уже опухали. Бесцветным голосом Комиссар произнес: – Засуньте это в стену.

Где-то далеко колокола прозвонили половину четвертого.

Сенлин пробился наружу, работая плечом. Теперь никто не пытался отдавить ему пальцы. Они расступались, как вода перед камнем. И никто на него не пялился, все смотрели вниз, словно боялись. А чего же им бояться? Погибель была заразной. Если Тарру, которого все любили, потерпел такой быстрый крах и никто его не защитил, на что могли надеяться остальные?

Мария. А у нее еще остались надежды?

Сенлин застал художника сидящим на скамейке у берега, как они и договаривались. Рукава испачканной в краске блузы живописца были подвязаны на локтях. Огьер сидел, положив руки на колени, с видом безмятежным и рассеянным. Сторонний наблюдатель пожалел бы его: бедный горбатый изгой. Но Сенлин знал его лучше. В Огьере ничто не заслуживало жалости. Он был умным и властным. Он с достаточной легкостью воспользовался Сенлином.

Увидев Сенлина, Огьер почти не пошевелился, только кивком указал на противоположный конец скамьи. Сенлин сел и, глядя прямо перед собой, в сторону купальщиков, которые бродили туда-сюда, не обращая на них внимания, сказал:

– Они схватили Тарру. Его превратили в хода. – Наконец повернувшись к художнику, Сенлин почувствовал, как лицо краснеет от гнева. – Надеюсь, ваша картина того стоила. С моей точки зрения, нет. – Он почувствовал, как самообладание ослабевает. Ему очень хотелось обвинить художника, привлечь его к ответственности и наказать. – У меня есть только час, прежде чем поднимется тревога из-за вашей некомпетентной копии.

Сенлин наблюдал, как на лице Огьера, словно на сцене, развивается сюжет. Обуреваемый недоверием и отчаянием, художник то воодушевлялся, то поникал, то снова воодушевлялся. Было страшно видеть, как Огьер теряет уверенность, но то, как он изо всех сил ее восстанавливает – разгладив морщины на лбу, распрямив искривившиеся губы, – завораживало. Взяв себя в руки, художник отказался от былой осторожности и повернулся к Сенлину:

– Значит, у нас нет на это времени. Картина все еще обернута вокруг бутылки?

– Да, – сказал Сенлин и толкнул портфель на другой конец скамьи. Огьер быстро его схватил, встревоженный тем, как бесцеремонно Сенлин обращается с драгоценным грузом.

– Ждите здесь, – сказал Огьер и оставил Сенлина на скамье. Художник понес портфель к выкрашенной в зеленый цвет купальной кабинке, размером с уличный туалет, заплатил сонному прислужнику два пенса за ключ и исчез внутри.

Через несколько минут Сенлин был на грани того, чтобы встать и выбить хлипкую дверь кабинки, но художник наконец-то вышел. Огьер знаком велел Сенлину подниматься:

– Нам надо спешить.

– Расскажите мне про Марию, – заявил Сенлин, не шелохнувшись.

– По пути. У нас мало времени, прежде чем они закроют порты, чтобы запереть вас здесь. Это будет первым шагом Комиссара – затянуть петлю. – Огьер развернул маленькую бумажную гармошку и сверился с расписанием. Он просматривал график работы порта несколько минут, прежде чем объявить: – В начале часа из Северного порта отправляется паром. Нам надо успеть туда.

– У меня нет денег.

– Я все устрою.

– Мария там, в Северном порту? Скажите, где она, или, обещаю, я… – голос Сенлина задрожал, и ему пришлось сглотнуть ком в горле.

Он обнаружил, что сжимает кулаки и поднимает их. По спине пробежал жар, словно огонь по фитилю.

Художник улыбнулся Сенлину – улыбка была обезоруживающе хрупкой. Он смотрел с сочувствием, искренним и лишенным высокомерия, казавшимся чем-то вроде неустранимой печати. Как будто Огьер в один миг снял капюшон, который носил с тех пор, как Сенлин впервые увидел его.

– Мне жаль, что пришлось относиться к вам с таким подозрением, но я должен был удостовериться. – Сбитый с толку, Сенлин опустил руки, и Огьер продолжил: – Здесь полным-полно шпионов и предателей. Я должен был убедиться, что вы муж Марии. Вы дали мне все доказательства, которые требовались. Вы рискнете ради нее чем угодно. Я расскажу вам все, что знаю, но мы должны немедленно отправиться в Северный порт. Мы должны спешить, но так, чтобы этого никто не заметил.

Прижавшись друг к другу так, что со стороны их можно было принять за сиамских близнецов, Огьер и Сенлин пустились в путь к Северному порту. Они обогнули агентов, которые рыскали среди купальщиков, копошащихся на безупречном изгибе береговой линии. Они не смели бежать. С невидимой эстрады доносилась игра духовых инструментов, и пронзительная флейта-пикколо перекрикивала безрадостный оркестр. Послеобеденное солнце больше не ослепляло – уж скорее его блики напоминали чешуйчатую болезнь, которая испятнала туристов и покрыла оспинами пастельные фасады отелей. Фонтан испускал пар, как фабричная труба. Совсем юная продавщица в переднике, полном апельсинов, увертывалась от похотливого, развратного джентльмена, который пытался ущипнуть ее за бедро и погладить волосы. Девушка, увертываясь, отпустила уголки фартука, и апельсины рассыпались, покатились людям под ноги, подпрыгивая. Сенлин впервые за несколько недель вспомнил о своих учениках. Прошлая жизнь казалась чем-то вроде притчи – древним и бесхитростным идеалом. Он иногда мечтал привести класс в Вавилонскую башню на грандиозную экскурсию. Теперь он не мог представить себе ничего более лицемерного.

Все это время Огьер говорил, словно пересказывая хорошо отрепетированную историю, как будто случившееся с Марией занимало его сердце и разум не одну неделю.