Алексей Бессонов - Лабиринт кочевников

– Я так понимаю, на заводе у вас была еще и шикарная столярка? – усмехнулся Ян, входя в просторную, на два окна, кухню.

– Это само собой, – усмехнулся Невинский, доставая из бокового шкафчика бутылку коньяка. – Системы управления атомным реактором подлодки – не шутки. Все приборные блоки мы упаковывали сами, ведь случись что, так с нас же и спросят. Да, у нас все было очень серьезно, – он вытащил откуда-то коробку шоколадных конфет, рюмки и спросил: – Вам чай или кофе?

– Лучше чай, Михаил Семенович. В моем новом доме мне спится хорошо, но все же кофе я предпочитаю только с утра.

– Ну, мне с моей бессонницей уже все равно, – Невинский наполнил электрический чайник, щелкнул клавишей. – После смерти супруги я и не сплю почти – так, часа четыре, не больше. Бывает, просыпаюсь задолго до рассвета, лежу, думаю. Вспоминаю. Дети давным-давно уехали и здесь появляться не хотят, завода больше нет… Иногда сажусь за компьютер, брожу по Интернету. Много интересных статей выходит, да и языки стараюсь не забыть. Хотя зачем? Просто привычка, знаете ли…

Старик налил коньяк в маленькие рюмочки, присел на краешек стула.

– Ну, за знакомство! – провозгласил он.

– Очень рад, – ответил Ян.

Когда они выпили, большой чайник коротко дзинькнул и отключился. Невинский тут же встал, ополоснул кипятком заварочный, загрузил его чаем из большой жестяной банки и неторопливо, как-то даже вдумчиво, влил кипяток. По кухне почти сразу же поплыл терпковатый, не знакомый Климову аромат.

– Да, в Перми сейчас можно найти интересный чай, – улыбнулся Невинский. – Открылась там одна фирмочка, возит чаи со всего мира. А у меня, знаете, слабость: с тех самых пор, как побывал в Китае в пятьдесят седьмом. Я тогда совсем молодой был, и командировка запомнилась на всю жизнь. Ну и чай – ах, какой мы пробовали чай!

– А в Заграйск вы приехали уже в конце шестидесятых? – спросил Климов, доставая из коробки конфету.

– Нет, чуть раньше, в шестьдесят четвертом. У меня не сложилось в Новосибирске, так что, когда предложили ехать сюда, на завод, отказываться было глупо. В противном случае о серьезной работе можно было забыть навсегда – хоть иди учителем химии в деревенскую школу. А без работы я себя не мыслил совершенно. Это даже не вопрос самоуважения, знаете – инженер выставил на стол пару красивых, явно не советских, чашек, сахарницу и пару ложечек, – это что-то такое внутреннее, постоянная потребность в решении каких-то задач. Когда эта потребность входит в привычку, а у меня именно так и было, отказаться от нее уже невозможно. Наркотик, молодой человек! Настоящая работа – это всегда наркотик! Только она дает ощущение жизни, и ничто другое.

– Я с вами согласен, – покивал Ян. – Мужчина должен иметь дело, которое держит его на плаву. В противном случае и утонуть можно. Кстати, Михал Семеныч! Вы вот обмолвились, что Ленц вроде как не от мира сего был… Н-да, я как гараж открыл, так удивился сильно. Дом я с машиной покупал, мне об этом сразу сказали: развалюха, говорят, старая, а я и смотреть не стал. Документы без меня переоформили, там генералка от наследника… Ну, я думал, там «Волга» 21-я, а тут бац – «Опель» довоенный! Теперь думаю, как его оживить…

Невинский тихонько захихикал, даже по столу пальцами пристукнул. Глядя на него, Климов не без удивления налил себе чаю, бросил пару ложечек сахара и принялся размешивать. Инженер тем временем снова наполнил рюмки.

– Оживлять его не надо, Ленц ездил до последних дней. Не часто, но машину держал на ходу. Зарядите аккумулятор, и вперед. Масло, конечно, поменять хорошо бы. С этим «Капитаном», дорогой Ян – вас же Яном кличут, я не ошибся? – мехцех дело имел регулярно… Половина деталей для него у нас на заводе сделана, но! – точно по оригиналу, с этим строго было. Вы говорите «Волга», ха, да Ленц и «ЗиМ» себе взять мог бы, только ни к чему ему было, незачем. С «Опелем» у него какие-то воспоминания связаны, он вроде как сам у какого-то особиста его купил в сорок пятом. Видели, какой там радиоприемник стоит?

– Нет, я в салон заглянул только. Меня больше движок интересовал.

– А-а… Приемник там марки АЕГ, штабной, всеволновый, весь мир ловит. Ленц так над ним трясся, что, когда машину в мехцех загонял, приемник снимал и к себе в кабинет заносил. Боялся, что повредят, а его уж никак не починишь. Наши чекисты, кстати, об этом деле знали, но к Ленцу им хода не было. Его из Москвы курировали, напрямую. Об этом слухи всякие ходили, но в былые времена люди вообще любили поболтать, это сейчас никому ни до чего дела нет. Был такой Розенфельд, так тот клялся, что собственными глазами видел рабочий альбом Ленца, а там рисунки непонятные и записи на несуществующем языке, потому что букв таких нет на свете, вот просто нет их. Ну, посмеялись, а потом кто-то спрашивает: может, то иврит был? Розенфельд позеленел весь, голову опустил – уж кто-кто, а Ленц к их племени никакого отношения не имел. Однако антисемитизма у нас никакого не было, не пахло даже, вы уж поверьте, просто Розенфельд из Одессы, ну и подшучивали над ним. А он тогда обиделся, да так, что я иногда почему-то этот разговор нет-нет да и вспомню. Особенно учитывая тот факт, что до самых последних дней своих Ленц по-русски говорил не то чтобы плохо, но от акцента избавиться не смог.

– Да, мне сосед рассказал уже, – охотно подхватил Климов. – И что за акцент, сосед понять не смог, а он ведь всю жизнь в армии, наслушался. Но то, что не прибалтийский, это точно.

– Так Ленц и не был ни латышом, ни эстонцем, – немного задумчиво кивнул Невинский. – Ни даже немцем. Его происхождение – полная тайна. По слухам, он откуда-то из глубины Сибири, хотя точно никто не знал, да это и не обсуждалось. Внешность у него была довольно необычная, но на такие вещи никто внимания не обращал. Тем более не просто завлаб, а ведущий ученый, инженер, на котором весь завод держится. Да и, знаете… После войны, годах в пятидесятых, в Сибири вообще появилось много новых людей. Очень, я бы так сказал, неожиданных. Я встречал в Новосибирске замечательного инженера-механика, итальянца, попавшего в плен где-то под Сталинградом и принявшего в итоге советское гражданство. Попадались венгры, а на Дальнем Востоке осталось какое-то количество японцев. Кто знает, почему люди не хотели возвращаться домой, мало ли у кого какие причины?

– И что же, бывшего военнопленного могли допустить до работы на таком предприятии? – изумился Ян. – Да нет, Михал Семеныч, тут что-то не так. Немцы после войны в авиации работали, и много, это факт, но они находились на особом режиме, сами понимаете. А тут…

– Он не был военнопленным, что вы! – махнул рукой Невинский, снова подливая коньяку. – Какое там! Насколько я понимаю, ему несколько раз предлагали совсем другое место в ведомстве… в иерархии, вы же догадываетесь, о чем я, не так ли? А он отказывался. Категорически! Директора завода менялись три раза, а Ленц оставался. Жил при этом очень скромно… Говорили, что чуть ли не вегетарианцем он был. Правда вот, коньяки и фрукты ему из Армении привозили, он без этого не мог буквально. Тут он себе не отказывал, это все знали. Нет, пьяным его не видели, боже упаси, но коньяк просто на письменном столе стоял в кабинете. При этом ни чай, ни кофе он не пил: ему всегда повариха баба Саша какой-то компот в столовой варила. С мятой и с чем-то там еще, не знаю. Два больших чайника ему подавали, каждый день. А в столовую он не ходил, понятное дело.