Клайв Стейплз Льюис - Космическая трилогия [litres]

– Да, он у нас джентльмен в своем роде. И все-таки… нет, ничего.

– А что было, когда вы разговаривали?

– Все приходилось объяснять и нам, и ему. Мы еле втолковали, что Рэнсом не король и не хочет стать королем. Потом он никак не понимал, что мы не британцы, англичане… он называет это «саксы». А тут еще Макфи выбрал время, стал объяснять, в чем разница между Шотландией, Ирландией и Англией. Ему кажется, что он – кельт, но он такой же кельт, как Бультитьюд. Кстати, Мерлин Амвросий изрек о нем пророчество.

– Какое?

– Что еще до Рождества этот медведь совершит то, чего не совершал ни один медведь в Британии. Он все время пророчествует, кстати и некстати. Как будто это зависит не от него… Как будто он и сам больше не знает… просто поднялась в голове заслонка, он что-то увидел, и она опустилась. Довольно жутко.

– С Макфи они ссорились?

– Да нет. Мерлин не принимает его всерьез. Кажется, он считает его шутом Рэнсома. А Макфи, конечно, непреклонен.

– Говорили вы о делах?

– Более или менее. Нам очень трудно понять друг друга. Кто-то сказал, что у Айви муж в тюрьме, и он спросил, почему мы не возьмем тюрьму и его не освободим. И так все время.

– Сесил, а будет от него польза?

– Боюсь, что слишком большая.

– То есть как это?

– Понимаешь, мир очень сложен…

– Ты часто это говоришь, дорогой.

– Правда? Неужели так же часто, как ты говоришь, что у нас когда-то были пони и двуколка?

– Сесил! Я сто лет о них не вспоминала.

– Дорогая моя, позавчера ты рассказывала об этом Камилле.

– О, Камилла! Это дело другое. Она же не знала!

– Допустим… ведь мир исключительно сложен…

Оба они помолчали.

– Так что же твой Мерлин? – спросила миссис Димбл.

– Да, ты замечала, что все на свете, совершенно все, утоньшается, сужается, заостряется?

Жена ждала, зная по опыту, как разворачивается его мысль.

– Понимаешь, – продолжал он, – в любом университете, городе, приходе, в любой семье контрасты не так четко выделялись. А потом все станет еще четче, еще точнее. Добро становится лучше, зло – хуже; все труднее оставаться нейтральным даже с виду… Помнишь, в этих стихах, небо и преисподняя вгрызаются в землю с обеих сторон… как это?.. «пока не турурум ее насквозь». Съедят? Нет, ритм не подходит. Проедят, наверное. И что с моей памятью? Ты помнишь эту строку?

– Я тебя слушаю и вспоминаю слова из Писания о том, что нас веют, как пшеницу.

– Вот именно! Может, «течение времени» означает только это. Речь не об одном нравственном выборе, все разделяется резче. Эволюция в том и состоит, что виды меньше и меньше похожи друг на друга. Разум становится все духовней; плоть – все материальней. Даже поэзия и проза все дальше отходят одна от другой.

С легкостью, рожденной опытом, матушка Димбл отвела опасность, всегда грозившую их беседам.

– Да, – сказала она. – Дух и плоть. Вот почему таким людям, как Стэддоки, не дается счастья.

– Стэддоки? – удивился Димбл. – Ах да, да! Это связано, конечно… Но я о Мерлине. Понимаешь, в его время человек мог то, чего он сейчас не может. Сама Земля была ближе к животному. Мыслительный процесс был ближе к физическому действию. Тогда еще жили на земле нейтральные существа…

– Нейтральные?

– Конечно, разумное создание или повинуется Богу, или нет. Но по отношению к нам, людям, они были нейтральны.

– Ты про эльдилов… про ангелов?

– Слово «ангел» неоднозначно. Уарсы – не ангелы в том смысле, в каком мы говорим об ангеле-хранителе. Строго терминологически, они – «силы». Но суть в другом. Даже эльдилов сейчас легче разделить на злых и добрых, чем при Мерлине. Тогда на Земле были твари… как бы это сказать… занятые своим делом. Они не помогали человеку и не вредили. У Павла об этом говорится. А еще раньше… все эти боги, феи, эльфы…

– Ты думаешь, они есть?

– Я думаю, они были. Теперь для них нет места, мир сузился. Наверное, не все они обладали разумом. Одни из них были наделены очень смутным сознанием вроде животных. Другие… да я не знаю. Во всяком случае, среди них жил такой вот Мерлин.

– Даже страшно становится…

– Это и было страшно. Даже в его время, а тогда это уже кончалось, общение с ними могло быть невинным, но не безопасным. Они как бы сортировали тех, кто вступил с ними в контакт. Не нарочно, иначе они не могли. Мерлин благочестив и смиренен, что хочешь, но чего-то он лишен. Он слишком спокоен, словно ограбленная усадьба. А все потому, что он знал больше, чем нужно. Это как с многоженством. Для Авраама оно грехом не было, но мы ведь чувствуем, что даже его оно в чем-то обездолило.

– Сесил, – спросила миссис Димбл, – а это ничего, что Рэнсом использует такого человека? Не выйдет ли, что мы сражаемся с Бэлбери их оружием?

– Нет, – сказал Димбл. – Я об этом думал. Мерлин и Бэлбери противоположны друг другу. Он последний остаток старого порядка, при котором, с нашей точки зрения, дух и материя едины. Он обращается с природой как с живым существом, словно улещает ребенка или понукает коня. Для современных людей природа – машина, которую можно разобрать, если она плохо работает. Но еще современней – институт. Он хочет, чтобы ему помогли с ней управляться сверхъестественные… нет, противоестественные силы. Мерлин действовал изнутри, они хотят ворваться снаружи. Скорей уж Мерлин воплощает то, что мир давно утратил. Знаешь, ему запрещено прикасаться заостренным орудием к чему бы то ни было живому.

– Ах, господи! – сказала миссис Димбл. – Шесть часов. А я обещала Айви прийти на кухню в четверть шестого. Нет, ты не иди!

– Удивительная ты женщина, – сказал Димбл. – Тридцать лет вела свой дом, а как прижилась в этом зверинце.

– Что тут такого! – сказала миссис Димбл. – Дом и Айви вела, а ей хуже. У меня хоть муж не в тюрьме.

– Ничего, – сказал Димбл, – подожди, пока Мерлин Амвросий начнет действовать.

Тем временем Мерлин и Рэнсом беседовали в синей комнате. Рэнсом лежал на тахте, Мерлин сидел в кресле, ровно поставив ноги и положив на колени большие бледные руки, словно деревянная статуя короля. Одежд он не снял, но под ними ничего не было – он страдал от жары и боялся брюк. После купанья он потребовал благовоний, и ему купили в деревне бриллиантин. Теперь борода его и волосы испускали сладкий запах. Мистер Бультитьюд так упорно стучался в дверь, что ему открыли, и он сидел поближе к волшебнику, жадно поводя носом.

– Сэр, – говорил Мерлин, – я не могу постигнуть, как ты живешь. Купанью моему позавидовал бы император, но никто не служил мне. Постель моя мягче сна, но я одеваюсь сам, словно смерд. Окна столь прозрачны и чисты, что я вижу небо, но я живу один, как узник в темнице. Вы едите сухое и пресное мясо, но тарелки ваши глаже слоновой кости и круглее солнца. В доме тихо и тепло, как в раю, но где музыканты, где благовония, где золото? У тебя нет ни псов, ни соколов. Вы живете не как лорды и не как монахи. Я говорю это, сэр, ибо ты спросил меня. Важности в этом нет. Теперь, когда нас слышит последний из семи медведей Логриса, время говорить об ином.