Клайв Стейплз Льюис - Космическая трилогия [litres]

Сегодня он терзался у стены больше, чем обычно. Ему не хватало Айви Мэггс. Он не знал, что она живет на свете, и не вспоминал ее как человек, но ему чего-то не хватало. Она и Рэнсом, каждый по-своему, были его божествами. Он чувствовал, что Рэнсом – важнее; встречи с ним были тем, чем бывает для нас, людей, мистический опыт, ибо этот человек принес с Переландры отблеск потерянной нами власти и мог возвышать души зверей. При нем мистер Бультитьюд мыслил немыслимое, делал невозможное, трепетно внемля тому, что являлось из-за пределов его мохнатого мира. С Айви он радовался, как радуется дикарь, трепещущий перед Богом, среди незлобивых богов рощи и ручья. Айви кормила его, бранила, целый день говорила с ним. Она твердо верила, что он все понимает. В прямом смысле это было неверно, слов он не понимал. Но речь самой Айви выражала не столько мысли, сколько чувства, ведомые и Бультитьюду, – послушание, довольство, привязанность. Тем самым они друг друга понимали.

Мистер Бультитьюд трижды подходил к дереву и трижды отступал. Потом, очень тихо и воровато, он на дерево полез.

Над стеной он посидел с полчаса, глядя на зеленый откос, спускающийся к дороге. Иногда его клонило в сон, но в конце концов он грузно спрыгнул. Тут он так перепугался, что сел на траву и не двигался, пока не услышал рокота.

На дороге показался крытый грузовик. Один человек в институтской форме вел его, другой сидел рядом.

– Эй, глянь! – крикнул второй. – Может, прихватим?

– Чего это? – спросил водитель.

– Возьми глаза в руки!

– Ух ты! – сказал водитель. – Медведюга. А это не наша?

– Наша в клетке сидит, – отвечал его спутник.

– Может, сбежала?

– Досюда бы не дошлепала. Это ж по сорок миль в час! Нет, я не про то. Давай-ка этого возьмем.

– Приказа нет, – сказал водитель.

– Так-то оно так, да ведь волка нам не дали…

– Ничего не попишешь. Вот старуха собачья. Не продам, говорит, ты свидетель. Уж мы ей и то, и это, и опыты у нас – одно удовольствие, и зверей жуть как любят… В жизни столько не врал. Не иначе, Лен, как ей натрепались.

– Верно, Сид, мы ни при чем. Только нашим это все одно. Или делай дело, или сматывай.

– Сматывай? – сказал Сид. – Хотел бы я видеть, кто от них смотался.

Лен сплюнул.

– В общем, – сказал Сид, – чего его, тащить?

– Все лучше, чем так, – сказал Лен. – Они, медведи, денег стоят. Да и нужен им, я сам слышал. А тут он и гуляет.

– Ладно, – не без иронии заметил Сид. – Приспичило – веди его сюда.

– А мы его усыпим…

– Свой обед не дам, – сказал Сид.

– Да уж, от тебя жди, – сказал Лен, вынимая промасленный сверток. – Скажи спасибо, что я капать не люблю.

– Прям, не любишь! – сказал Сид. – Все знаем.

Тем временем Лен извлек из свертка толстый бутерброд и полил его чем-то из скляночки. Потом он открыл дверцу, вылез и сделал один шаг, придерживая дверцу рукой. Медведь сидел очень тихо ярдов за шесть от машины. Лен изловчился и швырнул ему бутерброд.

Через пятнадцать минут медведь лежал на боку, тяжело дыша. Лен и Сид завязали ему морду, связали лапы и с трудом поволокли к машине.

– Надорвал я чего-то… – сказал Сид, держась за левый бок.

– Трам-та-ра-рам, – сказал Лен, отирая пот, заливающий ему глаза. – Поехали.

Сид влез на свое место и посидел немного, с трудом выговаривая «ох ты, господи» через равные промежутки времени. Потом он завел мотор, и они удалились.

Теперь, когда Марк не спал, время его делилось между незнакомцем и уроками объективности. Мы не можем подробно описать, что именно он делал в комнате, где потолок был испещрен пятнами. Ничего значительного и даже страшного не происходило, но подробности для печати не подходят и по детскому своему непотребству, и просто по нелепости. Иногда Марк чувствовал, что хороший, здоровый смех мигом разогнал бы здешнюю атмосферу, но, к несчастью, о смехе не могло быть и речи. В том и заключался ужас, что мелкие пакости, способные позабавить лишь глупого ребенка, приходилось делать с научной серьезностью, под надзором Фроста, который держал секундомер и записывал что-то в книжечку. Некоторых вещей Марк вообще не понимал. Например, нужно было время от времени влезать на стремянку и трогать какое-нибудь пятно, просто трогать, потом спускаться. Но то ли под влиянием всего остального, то ли еще почему, упражнение это казалось самым непотребным. А образ «нормального» укреплялся с каждым днем. Марк не знал до сих пор, что такое идея; он думал, что это – мысль, мелькающая в сознании. Теперь, когда сознание постоянно отвлекали, а то и наполняли гнусными образами, идея стояла перед ним сама по себе, как гора, как скала, которую не сокрушить, но о которую можно опереться.

Спастись ему помогал и незнакомец. Трудно сказать, что они беседовали. Каждый из них говорил, но получалась не беседа, а что-то другое. Незнакомец изъяснялся так туманно и питал такую склонность к пантомиме, что более простые способы общения на него не действовали. Когда Марк объяснил, что табачку у него нет, он шесть раз кряду высыпал на колено воображаемый табак, чиркал невидимой спичкой и изображал на своем лице такое наслаждение, какого Марку встречать не доводилось. Тогда Марк сказал, что «они» не иностранцы, но люди чрезвычайно опасные и лучше всего не вступать с ними в общение.

– Ну!.. – отвечал незнакомец. – Э?..

И, не прикладывая пальца к губам, разыграл сплошную пантомиму, означавшую то же самое. Отвлечь его от этой темы было нелегко. Он то и дело повторял: «Чтоб я, да им?.. Не-е! Это уж спасибо… мы-то с вами… а?» И взгляд его говорил о таком тайном единении, что у Марка теплело на сердце.

Решив наконец, что тема исчерпана, Марк начал было:

– Значит, нам надо…

Но незнакомец снова принялся за свою пантомиму, повторяя то «э?» то «э!».

– Конечно, – сказал Марк, – мы с вами в опасности. Поэтому…

– Э!.. – сказал незнакомец. – Иностранцы?

– Нет, нет, – сказал Марк. – Они англичане. Они думают, что вы иностранец. Поэтому они…

– Ну! – прервал его незнакомец. – Я и говорю. Иностранцы. Уж я-то их знаю! Чтоб я им… да мы с вами… э!

– Я все думаю, что бы нам предпринять, – сказал Марк.

– Ну, – одобрил незнакомец.

– И вот… – начал Марк, но незнакомец с силой воскликнул:

– То-то и оно!

– Простите? – спросил Марк.

– А! – сказал незнакомец и выразительно похлопал себя по животу.

– Что вы имеете в виду? – спросил Марк.

Незнакомец ударил одним указательным пальцем по другому, словно отсчитал первый довод в философском споре.

– Сырку пожарим, – сказал он.

– Я сказал «предпринять» в смысле побега, – несколько удивился Марк.

– Ну, – сказал незнакомец. – Папаша мой, понимаешь. В жизнь свою не болел. Э? Сколько жил, не болел.