Григорий Шаргородский - Чужая месть

– Это была не просьба, – проскрипел голос судьи, как выходящий из ножен клинок. – Извольте пройти со мной… оба.

Выдав этот приказ, он направился к боковому выходу из зала. Люди перед ним непроизвольно расходились в стороны, образовывая живой коридор.

Наконец-то мы ушли с освещенного пространства и попали в сумрак коридора. Мне даже стало легче дышать. Но расслабляться еще рано – после прошлой размолвки с Елизаветой судья вышвырнул меня из высшего общества Топинска и чуть не позволил жандарму законопатить за решетку. И это при том, что тогда все прошло без особого шума. А сейчас…

Судья подошел к очередным дверям в правой стене коридора и остановился. Из-за моей спины бесшумно выскользнул безликий в своем наряде лакей. Я даже не заметил, что он нас сопровождает. Он своим ключом отпер замок и, открыв дверь, отошел в сторону. Это был чей-то кабинет, но наверняка не судьи – его апартаменты находились в соседнем здании. Впрочем, этот факт не помешал Бабичу усесться в кресло хозяина. В таком положении его невысокий рост не выделялся. Мы с Лехой застыли перед столом как два нашкодивших школьника, вызванные директором в учительскую. Впустивший нас в кабинет лакей подошел к судье и, почтительно наклонившись, начал что-то быстро говорить ему на ухо.

Определить отношение Бабича к сказанному было трудно – его лицо оставалось каменным. Лишь однажды он удивленно поднял бровь. Легким жестом судья отпустил закончившего доклад лакея, и тот исчез, словно его здесь никогда не было.

Как только мы остались одни, лопнувшее терпение Лехи брызнуло во все стороны возмущением и яростью:

– Виктор Игоревич, вы не можете…

– В этом городе я могу все, что не противоречит воле его императорского величества, – жестко перервал судья речь юноши. – Особенно если нужно оградить от глупости сына моего старого друга.

– Но он оскорбил Лизу, – попытался выдвинуть еще один довод Леха, но и тут не нашел понимания.

– Во-первых, при мне для вас она не Лиза, а Елизавета Викторовна. Времена, когда вы играли в нашей гостиной, давно прошли.

Не знал, что эти двое знакомы с детства, хотя это совершенно неудивительно для детей дворян в таком маленьком городе.

– Во-вторых, только мне решать, что для дочери является оскорблением, а что нет. И так будет, пока она не выйдет замуж. – Окинув не самым доброжелательным взглядом худую фигуру Лехи, судья добавил: – Не исключено, что позже тоже. Остальное объяснит вам ваш отец. Теперь вы, молодой человек.

Судья, упершись руками в столешницу, встал, и от его взгляда мне стало неуютно.

Ну все – капец котенку…

– Игнат Дормидонтович, я должен перед вами извиниться.

Судя по скользнувшей по губам судьи улыбке, у нас с Лехой было одинаково нелепое выражение лица.

– Оправданием мне может послужить только слепая любовь к дочери, – продолжил Бабич с какой-то бесконечной усталостью в голосе. – Лиза у нас с женой поздний и посему горячо любимый ребенок. Так что мы порядком ее избаловали. Мне стоило бы настороженнее отнестись к ее словам о вашем неподобающем поведении, но злость на зарвавшегося юнца затмила мой разум. Здравый смысл вернулся, когда и Аполлон Трофимович, и Ян Нигульсович начали отзываться о вас исключительно положительно. У нас даже разгорелся спор, из которого я вышел порядком озадаченным. Еще один тревожный звоночек прозвенел, когда Лиза начала привечать Алексея Карловича, а затем подошла ко мне с просьбой допустить вас к свету.

Ну да, прямо открыть зашторенное солнышко. У нашего судьи с самомнением, как всегда, полный порядок. В смысле – оно цветет и пахнет.

Я уже отошел от шока, поэтому с хорошо скрываемым скепсисом наблюдал за потугами разочарованного отца оправдать поведение любимого чада, прежде всего в своих собственных глазах.

Понимая, что за столом он выглядит слишком официально, да и опускать взгляд в столешницу как-то нелепо, Бабич обогнул стол и начал прохаживаться вдоль стеночки с портретом императора. Вид у него был как у лектора, вбивающего нечто важное в тупые головы студентов:

– Так что я попросил секретаря городского собрания отправить вам приглашение на бал и приказал доверенному человеку понаблюдать за поведением дочери. Мои опасения оказались не напрасными. – Судья остановился и посмотрел мне в глаза. – Игнат Дормидонтович, я прошу простить мою дочь, да и меня тоже за недостойное поведение. Надеюсь, этот прискорбный инцидент не вызовет у вас враждебности к нашей семье.

Мне показалось, что я услышал, как грохнулась о пол виртуальная челюсть Лехи. Оно и неудивительно: судья славился своей принципиальностью, порой граничившей с ослиным упрямством. Но при этом глупцом его никто не называл.

В голову закралась мысль, что здесь не все так просто и дело не совсем в стыде отца за взбалмошную дочь. Особенно к этому выводу подводила его последняя фраза.

Но обдумывать все мы будем позже, в таких случаях долго тянуть с ответом не очень разумно.

– Ваша честь…

– …Можно без официоза, – позволил мне судья.

– Виктор Игоревич, поверьте, я воспринимаю сложившуюся ситуацию как чудовищное и прискорбное недоразумение. И по-прежнему отношусь к вам и к Елизавете Викторовне с глубочайшим почтением.

– Рад слышать, – благосклонно кивнул судья и выразительно посмотрел на Леху, явно пытаясь понять, дошло ли до затуманенного ревностью разума юноши хоть что-то из сказанного.

Нет, не дошло.

Леха поджал губы и, по-прежнему не глядя на меня, выпалил:

– Позвольте откланяться.

Увидев утвердительный кивок немного разочарованного судьи, он как деревянный солдатик рваным шагом вышел из кабинета.

Так, если Бабич сейчас начнет меня обхаживать, то дело совсем не в наших с Лизой разборках. А вот то, что я вошел в близкий круг подручных генерал-губернатора, может быть очень даже при чем.

– Игнат Дормидонтович, надеюсь, этот прискорбный инцидент не заставит вас сразу покинуть наш праздник. – Взяв меня под локоток, как добрый дядюшка, судья увлек меня к двери.

Ну вот, мои искренние уважение и симпатия к справедливому человеку немного подувяли. Не будь я чиновником по особым поручениям генерал-губернатора, он за свою кровинушку, даже бесившуюся с жиру, закопал бы меня в навоз по самые ноздри, особенно учитывая публичный конфуз.

С другой стороны, мне от судьи искренней любви не требовалось: не будет гадить по мелочам – и на том спасибо.

А то, что мы вышли в зал как шерочка с машерочкой, сменило презрение и настороженность ко мне во взглядах окружающих на любопытство. Так что убегать с бала подобно Золушке и усвиставшей куда-то Лизе повода вроде бы не было. К тому же я увидел озадаченную морду Давы, который явился на бал в шикарном фраке, но с одной диссонирующей деталью – вместо положенной бабочки он повязал серебристый шейный платок.