Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2

При этом она была довольно молода. Быть может, она так выглядела благодаря хрупкой фигурке и личику сердечком, но на вид ей было ненамного больше двадцати.

– Можно мы будем говорить на твоем языке? – спросила она по-атурански. – Окажи мне любезность. Мне нужно поупражняться.

– С удовольствием, – ответил я по-атурански. – Ты очень хорошо говоришь. Мне даже завидно. Когда я говорю по-адемски, я чувствую себя неуклюжим медведем в тяжелых сапожищах.

Пенте застенчиво улыбнулась, потом прикрыла рот ладошкой и слегка покраснела.

– Это правильно, улыбаться?

– И правильно, и вежливо. Такая улыбка означает небольшое веселье. Она тут как раз кстати, потому что моя шутка была не слишком удачной.

Пенте убрала руку от лица и снова застенчиво улыбнулась. Она была прелестна, как первоцвет. У меня полегчало на сердце от ее вида.

– В других обстоятельствах, – сказал я, – я бы улыбнулся в ответ. Но, боюсь, здесь окружающие сочтут это невежливым.

– О, пожалуйста! – сказала она и сделала несколько жестов, достаточно широких, чтобы их видели все. Дерзкое предложение. Заискивание. Дружеское приветствие. – Надо же мне практиковаться.

Я улыбнулся, хотя далеко не так широко, как обычно. Отчасти из осторожности, отчасти потому, что лицо болело.

– Я испытываю тревожность по поводу своей улыбки.

Она сделала было жест, но остановилась. Выражение ее лица переменилось, глаза слегка сузились, как будто она рассердилась.

– Это? – спросил я, жестом выразив «легкую озабоченность».

Она кивнула.

– А как это показывают лицом?

– Вот так, – я слегка сдвинул брови. – Или, поскольку ты женщина, можно еще так, – я слегка надул губы. – Я, поскольку я мужчина, сделал бы вот так, – я поджал губы.

Пенте растерянно смотрела на меня. Ошеломлена.

– А что, у мужчин и женщин это различается? – спросила она, и в ее тоне послышалось недоверие.

– Только иногда, – успокоил я. – И то в мелочах.

– Все так сложно! – пожаловалась она с ноткой отчаяния в голосе. – У себя в семье ты всегда знаешь, что означает малейшее движение лица. Растешь и смотришь. Ты знаешь все, что в них есть. Друзья, с которыми ты была с малолетства, пока еще не отучилась скалиться всем подряд. С ними легко. Но это…

Она покачала головой.

– Ну как можно запомнить, когда следует показывать зубы, а когда нет? А как часто положено встречаться глазами?

– Понимаю, – сказал я. – На своем языке я говорю очень хорошо. Я могу выразить самые сложные мысли. Но здесь это все бесполезно.

Я вздохнул.

– Очень трудно сохранять лицо все время неподвижным. Такое ощущение, будто я постоянно задерживаю дыхание.

– Не все время, – возразила она. – У нас не все время лица неподвижные. Когда ты с…

Она осеклась, потом поспешно продемонстрировала извинение.

– У меня здесь нет достаточно близких людей, – сказал я. Сдержанное сожаление. – Я надеялся, что сумел сблизиться с Вашет, но, боюсь, сегодня я все испортил.

Пенте кивнула.

– Я видела.

Она протянула руку и провела пальцем по моей опухшей щеке. Палец был прохладный.

– Наверное, ты разгневал ее очень.

– Да я и сам понял, до сих пор в ушах звенит, – сказал я.

Пенте покачала головой.

– Нет. Следы.

На этот раз она показала на свое собственное лицо.

– Кто-то другой мог сделать это по ошибке, но Вашет не оставила бы следов, если бы не хотела, чтобы все это видели.

Сердце у меня упало. Я невольно схватился за лицо. Да, конечно. Это было не просто наказание. Это было сообщение всему Адемре.

– Ну я и дурак! – тихо сказал я. – До сих пор я об этом даже не догадывался.

Несколько минут мы ели молча, потом я спросил:

– Почему ты сегодня пришла и села рядом со мной?

– Я сегодня увидела тебя и подумала, что много слышала, как о тебе говорят. Но я ничего не знаю о тебе лично.

Она помолчала.

– А что обо мне говорят? – спросил я, чуть заметно усмехнувшись.

Она коснулась уголка моего рта кончиками пальцев.

– Это что? – спросила она. – Неровная улыбка?

Я в качестве объяснения ответил жестом «мягкая насмешка».

– Но надо мной, а не над тобой. Я догадываюсь, что обо мне говорят.

– Ну, говорят не только плохое, – мягко сказала она.

Пенте подняла голову и встретилась со мной взглядом. Глаза у нее были огромные, серые, чуть более темные, чем у других. Они были такие ясные и прозрачные, что, когда она улыбнулась, у меня заныло сердце. Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и поспешно отвернулся в смущении.

– Ой! – тихо воскликнула она и поспешно показала «огорченное извинение». – Нет-нет. Я неправильно улыбнулась и посмотрела в глаза! Я имела в виду вот это.

Дружеское ободрение.

– Ты совершенно правильно улыбнулась, – сказал я, не поднимая глаз и отчаянно моргая, чтобы избавиться от слез. – Просто это такая нежданная любезность в день, когда я этого совершенно не заслужил. Ты первая, кто заговорил со мной по собственному желанию. И лицо у тебя такое нежное, что это целительно для сердца.

Я выразил левой рукой благодарность, радуясь, что мне не надо встречаться с нею глазами, чтобы продемонстрировать свои чувства.

Она протянула левую руку через стол и поймала мою. Развернула мою руку ладонью кверху и незаметно сжала ее – сочувствие.

Я поднял глаза и улыбнулся ей, надеясь, что улыбка вышла ободряющая.

Она повторила ее, почти точно, потом снова зажала рот.

– Я все еще испытываю тревожность из-за своей улыбки.

– Не стоит. У тебя чудесные губы, тебе идет улыбаться.

Пенте снова посмотрела на меня, ее глаза на миг встретились с моими и снова метнулись прочь.

– Правда?

Я кивнул.

– На своем языке про такие губы я бы сложил…

Я осекся и слегка вспотел, сообразив, что чуть не сказал «песню».

– Стихи? – предположила она.

– Да, – поспешно сказал я. – У тебя улыбка, достойная поэмы.

– Ну, так сложи, – сказала она. – На моем языке.

– Нет уж, – отказался я. – Это будет медвежья поэма. Слишком неуклюжая для тебя.

Это, похоже, ее только раззадорило. Глаза у нее загорелись.

– Давай, давай! Ничего, если она будет неуклюжей, – мне тогда будет не так неловко из-за моих собственных огрехов.

– Ну, смотри, – пригрозил я, – тогда и ты тоже сложи стихи! На моем языке.

Я рассчитывал, что это ее отпугнет, но она, после мгновенного замешательства, кивнула.

Я вспомнил все адемские стихи, которые когда-либо слышал: несколько строчек из историй старого шелкопрядильщика да стихотворение из легенды о лучниках, которую рассказывала Шехин. Негусто.

Я думал о словах, которые знал, о том, как они звучат. Мне остро недоставало моей лютни. В конце концов, за этим и нужна музыка. Слова не всегда способны выразить все, что нам нужно. И там, где подводят слова, выручает музыка.