Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 1 [litres]

Похищение

И каждый вечер я возвращался к Анкеру, в свою каморку на верхотуре. Там я запирал дверь, вылезал в окно и отправлялся либо к Вилу, либо к Симу, смотря чья очередь сегодня была дежурить надо мной первым.

Как ни плохи были мои дела, я понимал, что, если Амброз сообразит, что это именно я залез к нему в номер, все станет несравнимо хуже. Травмы мои мало-помалу заживали, и все же их было бы вполне достаточно, чтобы доказать мою виновность. И я изо всех сил старался делать вид, что все нормально.

И вот однажды, поздно вечером, я приплелся к Анкеру, передвигаясь с непринужденным изяществом шатуна. Вяло попытался поболтать с новой служанкой Анкера, потом взял с собой полкаравая и отправился наверх.

Минуту спустя я вприпрыжку сбежал вниз. Меня прошиб холодный пот, в ушах слышались гулкие удары сердца.

Девушка подняла голову.

– Что, передумал-таки? Выпить решил? – улыбнулась она.

Я мотнул головой так стремительно, что волосы хлестнули меня по лицу.

– Слушай, я тут лютню не оставлял вчера, после того как закончил играть, а?

Она покачала головой:

– Да нет, ты с ней ушел, как всегда. Помнишь, я тебя еще спрашивала, не надо ли тебе веревочку, футляр подвязать?

Я рыбкой метнулся обратно наверх. Не прошло и минуты, как я снова спустился.

– Точно? Ты уверена? – задыхаясь, спросил я. – Может, поглядишь за стойкой, просто на всякий случай?

Она поглядела за стойкой. Лютни не было. Ни за стойкой. Ни в кладовке. Ни на кухне.

Я снова поднялся наверх и распахнул дверь в свою каморку. Тут было не так уж много мест, где могла бы затеряться лютня. Ее не было ни под кроватью, ни у стены рядом с моим столиком, ни за дверью.

Футляр был слишком велик, чтобы втиснуться в старый сундук в ногах кровати. Однако я все же посмотрел и в сундуке. Там ее тоже не было. Я еще раз поискал под кроватью, на всякий случай. Не было ее под кроватью.

Тогда я посмотрел на окно. На простой шпингалет, который я нарочно смазывал почаще, чтобы без труда открывать его, стоя снаружи, на крыше.

Я еще раз пошарил за дверью. Нет, за дверью лютни не было. Я опустился на кровать. Я и прежде чувствовал себя усталым, но теперь мне стало гораздо хуже. Я чувствовал себя так, словно сделан из мокрой бумаги. Я с трудом мог дышать, как будто кто-то вырвал сердце у меня из груди.

– Сегодня, – жизнерадостно сказал Элодин, – мы поговорим о том, о чем нельзя говорить. Точнее, мы обсудим, почему некоторые вещи обсуждать не стоит.

Я вздохнул и положил карандаш. Каждый раз я надеялся, что именно на сегодняшнем занятии Элодин нас наконец-то чему-нибудь научит. Каждый раз я приносил подложку и один из своих драгоценных листков бумаги, готовясь уловить момент истины. Каждый раз я в глубине души ожидал, что Элодин вот-вот рассмеется и признается, что всей этой чушью он просто испытывал нашу решимость.

И каждый раз я разочаровывался.

– О самом главном, по большей части, невозможно говорить напрямую, – продолжал Элодин. – Главное нельзя выразить словами. Можно только намекнуть.

Он окинул взглядом горстку своих студентов, сидящих в пустынной аудитории.

– Назовите мне что-нибудь, что невозможно объяснить словами.

Он указал на Юреша:

– Прошу!

Юреш поразмыслил.

– Юмор. Если шутку приходится объяснять, это уже не шутка.

Элодин кивнул, потом указал на Фентона.

– Именование? – предположил Фентон.

– Э-э, ре-лар, так нечестно! – с легким укором сказал ему Элодин. – Но вы верно угадали тему моей сегодняшней лекции, так что, так уж и быть, я вас прощаю.

Он указал на меня.

– Объяснить можно все! – твердо сказал я. – Все, что можно понять, можно изложить словами. Возможно, человек просто не способен толком объяснить то, что нужно. Но это означает всего лишь, что это сложно. Но не невозможно.

Элодин поднял палец:

– Не сложно. Не невозможно. Просто бессмысленно. О некоторых вещах можно только догадываться.

Он улыбнулся мерзкой улыбочкой.

– Кстати, ваш ответ должен был быть «музыка».

– Музыка сама себя объясняет, – возразил я. – Она дорога, она же и карта, на которой изображена эта дорога. И то и другое одновременно.

– Но можете ли вы объяснить, как действует музыка? – спросил Элодин.

– Ну конечно! – сказал я. Хотя сам был вовсе в этом не уверен.

– А можете ли вы объяснить, как действует музыка, не прибегая к музыке?

Это заставило меня замолчать. Пока я придумывал достойный ответ, Элодин обернулся к Феле.

– Любовь? – предположила она.

Элодин приподнял бровь, словно был слегка шокирован, потом одобрительно кивнул.

– Постойте! – сказал я. – Мы ведь еще не договорили. Не знаю, могу ли я объяснить музыку, не прибегая к ней, но это к делу не относится. Это ведь не объяснение, это перевод.

Элодин просиял.

– Именно! – вскричал он. – Именно перевод! Все знания, сформулированные словесно, – это переводные знания, а любой перевод несовершенен!

– То есть все сформулированные знания несовершенны? – уточнил я. – Скажите-ка магистру Брандеру, что геометрия субъективна. Мне бы очень хотелось послушать эту дискуссию!

– Ну ладно, не все, – уступил Элодин. – Но большинство из них.

– Докажите! – потребовал я.

– Несуществование недоказуемо, – раздраженно вмешался Юреш, указывая на очевидный факт. – Это логическая ошибка.

Я скрипнул зубами. Ну да, логическая ошибка. Я бы ни за что не совершил такого промаха, если бы имел возможность выспаться!

– Тогда продемонстрируйте, – сказал я.

– Ладно-ладно!

Элодин подошел к Феле.

– Воспользуемся примером Фелы.

Он взял ее за руку и поднял на ноги, жестом подозвав меня.

Я нехотя поднялся на ноги, и Элодин поставил нас друг напротив друга, боком к группе.

– Вот двое привлекательных молодых людей, – сказал он. – Они встречаются взглядом.

Элодин толкнул меня в плечо, и я сделал полшага вперед.

– Он говорит: «Привет!» Она отвечает: «Привет!» Она улыбается. Он неуклюже переминается с ноги на ногу.

Я тут же перестал это делать. По классу прокатился смешок.

– В воздухе витает нечто эфемерное, – сказал Элодин, подходя к Феле сзади. Он положил руки ей на плечи и наклонился к ее уху.

– Ей нравятся его черты, – вполголоса сказал он. – Ее занимает линия его губ. Она думает – быть может, это и есть он, единственный, быть может, она сумеет раскрыть ему все тайные глубины своей души?

Фела потупилась, щеки у нее сделались пунцовыми.

Элодин обошел ее и встал позади меня.

– Квоут смотрит на нее и впервые в жизни понимает, что заставляет людей писать картины. Ваять статуи. Слагать песни.

Он еще раз обошел нас и наконец остановился между нами, точно священник, приступающий к свадебному обряду.