Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

Изыскивая возможность продолжения боя, я пополз к перекошенной двери ближайшей землянки, силясь под ее защитой сыскать более-менее равные условия для драки, но навалившееся сверху грузное тело повара, не дало мне шанса продвинуться вперед и на сажени. Наоборот, вместо движения, я почувствовал, как крепкие руки толстяка пытаются завернуть мои конечности за спину, дабы окончательно связать вздорную добычу.

Спасло меня явление чудное и невиданное, являющееся, впрочем, источником оплошности самого Соловья. Резкий ветер сорвал снег с промороженной земли, в поднявшемся вихре смахивая наши тела, как ненужные крошки со стола.

Звук, заполнивший уши был всесокрушающ — нестерпимый свист заполнил голову, подвергая на прочность напряженное сознание. Это атаман, оценив в отце грозного противника, попытался магическим ударом остановить его прорыв.

Тело одного из лучников, чье горло было уже вскрыто метким ударом отцовской руки, мешком сырой картошки впечаталось в низкую стену землянки, крыша которой переставала существовать буквально на глазах, отслаиваясь от порывов искусственного ветра. Я успел заметить это, кувыркаясь в воздухе, силясь всеми правдами и не правдами упасть на ноги.

Не удалось — пребольно приложившись спиной о дерево, я опал на колени, стараясь осознать — цело ли мое нутро. Закаленный организм выдержал, что нельзя было сказать про моего тучного противника — он катался по земле. В опадающем снеге было видно, как неестественно вывернута его нога, переломленная в районе голени.

Не помня себя от ярости, я поднял прилетевший сюда вместе со мной щит, холодно и точно опустив его на голову разбойнику. Потом еще. Потом еще, пока горячие, красные брызги не обожгли моих холодных щек, пока булькающее тело подо мной не потеряло воли к сопротивлению.

Победа обрадовала лишь на мгновение, ибо Ульв, издалека получив удар копьем в бок, тяжело осел в истоптанный снег, в окружении пяти или шести тел поверженных врагов, нашедших свое упокоение у стен покосившихся землянок. Свист окончательно истрепал его атакующий порыв, богато истребовав силы на сопротивление магическому свисту, однако и Соловей вложил в удар многое — его вспотевшее лицо и дрожание рук, покрытых звенящими браслетами, выдавали немалую мощь, вложенную в удар:

— Прикончите его! — завизжал Атаман, теряя прежнюю напыщенность и самообладание, — в огонь его!

Ульв зарычал, являя мешкающим противникам волю к сопротивлению и под его рык из-под сосновых, заснеженных ветвей вылетела длинная стрела с белым оперением, впившаяся в толстый бок Соловья.

— Ура! — разнеслось над поляной, на которую, блистая в морозном солнце звенящими кольчугами, кинулись несколько десятков дружинников, облачённых в алые плащи.

Бой закипел с новой силой. Ватага понимала, что путей к бегству не существует, а поэтому каждый сопротивлялся с отчаянием загнанной в угол крысы. Несколько раз свистнул и Атаман, в магическом ударе которого не оставалось значимой силы, а посему дружинники Рязани быстро срубили грузного супостата в ближнем бою.

Спустя десять минут все было кончено и отряд, потеряв двух витязей, дружно вытирал обнаженные клинки о тела поверженных бандитов. Не смотря на победу лица их, были мрачны и напряжены.

— Ульв! Сколько лет, сколько зим! — крупный, русобородый мужчина, чье лицо было покрыто шрамами, от обилия которых один из глаз был навечно скрыт полосой неверно сросшейся кожи, облокотил отца спиной о землянку, встав над ним, — а ведь долго мы тебя искали, воевода!

— Иван, друже! — слабо ответил отец, чьи глаза закрывались от усталости и ран, — забудем старые распри! Не время сейчас. Пелагею пленили.

Сказанное, сильно повлияло на рослого дружинника. Он страдальчески закрыл глаза руками, злобно зарычав.

— Не уберег ты! Воевода, не уберег! Красоту такую! Душу такую! Тварь ты! — Иван занес клинок над ослабленным отцом, но совладав с порывом, яростно вонзил его в стену возле головы варяга.

— Полно, Ваня. Не кори меня. Не трави душу. Убей, если хочешь, но любил я Пелагею никак не меньше твоего! Не виноват я, что ее сердце меня выбрало! Но будь милосерден — убереги сына.

— Сына? — переспросил предводитель дружинников, наконец-то обратив внимание на меня, замершего в снегу на холодеющем трупе врага, — этот твой?

— Мой.

— Овал лица мамин. Все остальное от тебя досталось, — усмехнулся Иван в бороду и дал распоряжение своим дружинникам, — Соловью голову рубить и с собой. Наших воинов павших похоронить по христианским обычаям не выйдет — долго рассусоливать не получиться, врага рядом, что саранчи в библейских сказаниях! Они нас поймут. Коли даст Бог — вернемся за ними позже. Старого перевязать, — указал предводитель пальцем на Ульва, — а молодой вроде цел. Ну что замерли, славяне, али в Рязань хотите не успеть? Враг в полудне пути!

Подавая пример остальным, измученный лишениями и боем воевода небесного отряда первым склонился над телом поверженного витязя, как в склеп, снося его тело в покосившуюся землянку.

Наскоро упокоив павших, немедленно выдвинулись в дорогу. Только сейчас мне удалось разглядеть богатырей, спасших нас от неминуемого поражения.

Дружинники князя рязанского, измотанные боями и дорогой, в моих глазах представляли собой символ стойкости и тяжелого ратного подвига. Несколько дней на морозе, пеший многокилометровый переход, свои раны и запекшаяся на кольчугах чужая кровь, создавали образ непоколебимых, опытных воинов и защитников родины, на коих мне, как молодому юноше, хотелось походить, во что бы то ни стало.

Натужный кашель отца за спиной прервал мои мечты о будущих подвигах, в которых я, облаченный в блистающую кольчугу рубил сотни татар на их диковинной земле ради отмщения за погибшую матушку, возлюбленную Варвару, в чьих смертях на данный момент я практически не сомневался и за загубленные души россиян.

Раны Ульва были серьезны. Боевой угар, сошедший с него, едва отряд двинулся в дорогу, выстроившись в длинную колонну один за другим, обнажил передо мной не всесильного варяга, коим мне виделся отец на протяжении всей моей жизни, а постаревшего, изнемогшего мужчину, которому остро требовалась хоть какая-то помощь.

Руководствуясь своим упертым, упрямым характером отец, как говориться, старался делать хорошую мину при плохой игре.

Уловив брошенный на него через спину взволнованный взгляд, он зрительно приободриться и оправив осанку, как ни в чем не бывало, продолжив путь. Однако отец тщетно лелеял надежду замаскировать досадный недуг, прорвавшийся кашлем из его утробы. Запекшаяся на губах кровь подсказывала мне, что опытный воин, закаленный сотнями драк, как никогда близок к встрече со своим последним, всесильным противником — смертью.