Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

Тогда я справился. Мое повествование поведает об исцелении. Но я не могу справиться со схожим состоянием теперь. Я немощен, стар и чересчур слаб, а мое тело содержит невероятное количество ран, чтобы оставаться таким же подвижным, как и в начале своего пути.

Я так и не стал Кощеем, как мой враг, пребывавший долгое время в теле Урянгутая, но именно я по крупицам собирал те силы, чтобы в конечном итоге, посредством кинжального обряда (о котором я упоминал в начале) сделали Кощеем тебя, мой дорогой сын.

Я очень надеюсь, что за свою многовековую жизнь ты выполнишь своё предназначение, по охране Руси и приоткроешь многие тайны, недоступные твоему предку.

Верю, что будет так! Верю и продолжаю писание уже не своей ослабшей рукой, но рукой верного послушника Ордена, именем Алексей и обещаю, что ни смотря на ухудшающееся самочувствие, не умру, пока в данной истории не будет поставлена точка.

Продолжим же! Мысли и воспоминания зовут за собой. Но смею заявить, что на этом первая часть истории заканчивается и начинается вторая.

Очнулся я от ощущения того, что меня волокут по земле. Слегка приоткрыв здоровый глаз (на большее у меня просто бы не хватило сил) я уткнулся взглядом в два полустёртых полушубка двух неизвестных мужиков, волокущих меня по снегу через густую, лесную чащу.

Низкорослые, коренастые неизвестные, глухо переговариваясь в треть голоса, были одеты как крестьяне, чье хозяйство не приносило им высокого достатка.

Помимо коричневых полушубков, покрытых яркими заплатами, люди были облачены в простые, растоптанные лапти, из которых, по самое колено ногу плотно оплетали теплые онучи разных цветов, грубо обвязанные веревками.

Видавшие виды меховые штанины, шерстью наружу, делали их образ слегка дикарским и запущенным. На головах виднелись измятые черные собачьи шапки, которые от времени имели неопрятный, бесформенный вид.

В толстой веревке, зажатой в четырех руках мужчин, я узнал один из брошенных монголами арканов, который пригодился спасителям для того, чтобы вызволить меня из каменного плена. Предусмотрительные и опытные, незнакомцы, соорудили нехитрую волокушу из нескольких связанных плащей, один из которых, по иронии судьбы, явно принадлежал погибшему Евпатию, использовав накидку достойнейшего мужа нашего Отечества, и орудия степняков для доставки меня к неизвестному месту назначения.

Где было это место? Куда меня волокли? Высокие пики лесных гигантов махали мне промороженными верхушками на фоне солнечного голубого неба, стряхивая на лицо целые охапки снежных искр. Тропа была узкой, заросшей, отчего голые ветви деревьев неровным потолком неторопливо пролетали над головой, разрубая своей плотью далекие, редкие, белые облака.

Немногочисленные снегири, радуясь короткому, теплому зимнему деньку весело щебетали, покачиваясь на рябинах, весело встречая идущую пару мужиков своими трелями.

Пташки нисколько ни боялись присутствия людей, в чем я воочию убедился, когда один из неизвестных спасителей (искренне хотелось верть в это на тот момент), мимоходом почесал алое брюшко маленькой птахе, от чего она даже не шелохнулась и не сорвалась в недосягаемую вышину от наглого человека.

Сфокусировав мысли на ушных раковинах, по-прежнему пребывающих в повышенном тонусе, я, отвлекшись от далеких звуков, наконец-то смутно стал разбирать русскую речь:

— Тяжел, щегол! — один из мужиков раздраженно крякнул, усиливая тягу, — вымотался я, Феофан! Ой, вымотался! Сил нет. А еще с полверсты осилить нать!

— Полно тебе, Сергий! Да ради доброго дела сил жалко? Эва полегло народу в поле и в хоромах разрушенных… вот там то и намаемся. Почитай полтыщи наших схоронить придется… Монголы своих прибрали.

— Верно, верно… — согласился со своим соратником Феофан, — а что делать, что делать? — сокрушенно повторил он одно и тоже выражение дважды и, переведя дух, продолжил, — знамо судьбинушка у нас такая покойникам последнюю честь отдавать. Сколько веков уж одно и то же! Рубятся люди, все насытиться кровушкой не могут. Но вот что-что, а живого я вообще не чаял найти после позавчерашней рубки! Да еще и там, где некому бывать не надобно…

— К живому присмотреться треба! — еще более понизил речь Сергей, да так, что стало практически невозможно разбирать слова, — ты на него посмотри. Чудо-юдо какое-то! Дыра в груди, размером с пещеру, а заросла на глазах. Да и будет ли витязь русский, по своей воле в гроб к древним залезать? То-то и оно — мужик отпустил одну из рук, набожно перекрестившись, — зло пошло по Руси! Чую, выпустил этот щегол покойничка то… В его ли теле он пребывает или в чужом — один Господь ведает теперича. Но мы долг христианский выполним, да все разведаем. О! — с искренним облечением воскликнул спаситель, — за разговором и дорога пролетела! Домовой, отворяй ворота! Прибыли.

Сами по себе растворились скрипучие створки, богато покрытые мхом, открывая проход во двор, опоясанный невысоким, скорее декоративным тыном, в котором кое-где не хватало бревен, завалившихся и истлевших на земляной насыпи вала.

Моему полураскрытому взору предстала большая, и что чудно — каменная церковь из нескольких башен, с обвалившимися куполами, с узкими окнами-бойницами и широким провалом без дверей, ведущим внутрь промороженного, древнего помещения.

Огромное, гладкое зеркало, направленное в небо на конце широкой трубы, высовывалось наружу из раздвоенного купола центральной башни, устремив блестящее око в неведомые дали.

Невольно сложилось впечатление, что далеко не сразу подобное сооружение стало объектом христианского культа, а раньше использовалось совершенно в иных целях.

Особо не заморачиваясь моими ощущениями, два чудаковатых спасителя проволокли мое тело по ступенькам вверх, чем вызвали острый приступ боли в поврежденном позвоночнике.

Стараясь не выдать себя, я терпел столько, сколько позволило мне мое бедовое состояние и, едва черный провал развалившихся дверей поглотил меня, окунув в затхлое пространство огромного зала, как из моих побелевших уст вырвался постыдно-жалостливый стон.

— Феофан! Чу! Очухивается!

— Пущай очухивается. Мы на своей земле. Здесь наша сила. Тут мы сможем и атланта к ответу призвать, не то, что гиперборейца изломанного!

— В том то и чудо, что изломанного. Рана на груди заросла, а кости нет!

— Что чудо то, Сергий? Он так землю протряс, что, почитай лет десять будет восстанавливать кристалл души. Иссякла сила то. На рану еще хватило регенерации (мне было дико слушать из его уст столь витиеватое слово), а на спинку не хватило-то!