Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

Мне пришлось изобразить беспамятство, чтобы до поры до времени не выдать окончательное возвращение в этот мир. План мой был прост и основан на наблюдениях: раз они до сей поры терпели вес моего тела, пытаясь донести меня до места собственного обитания, и при всем при этом не сделали зла, вытащив из плена древней усыпальницы, то им что-то нужно от меня. Следовательно, чем больше я разузнаю о своих неведомых благодетелях, подслушивая их беседы якобы в беспамятном состоянии, тем больше буду вооружен в дальнейших разговорах.

— Мается, — жалостливо сказал Сергей, чью личность я уже определял по более низкому и хриплому голосу, и манере слегка растягивать гласные.

— А то! — ответил ему более бойкий и быстрый Феофан, — Столько урона на себя принять. Был бы не ведун — сразу бы склеился, — поддакнул он своему товарищу.

— Да какой он ведун! — неожиданно вмешался третий, писклявый и тонкий голос, похожий на далекий шепот ребенка, — так еще, ведунчик. Не вырос еще. Тряс то землю не он, а его род. Да и сила в нем не ваша, не людская.

— А давно ли ты не человеком стал? — рассмеялся в ответ Сергий, — веков пятнадцать как домовых числишься всего и все, забыл свое начало?

— Забыл! Не нужно он мне, — возмутилось потустороннее существо, — меня первые люди здесь бросили, как недоношенного. Мамка с батькой предали. С сего момента нет родства мне с человеком! И вы не помогли!

— А кто мы, Дома, чтобы вмешиваться в людские судьбы?

— С ним то вмешались!

— А он, почитай, уже не совсем человек. Нужен он нам.

Не в силах побороть собственное любопытство, в ходе диалога, я слегка приоткрыл глаз, настолько тонко завуалировав движение дрожанием полусомкнутых ресниц, что мой наглый порыв не был замечен.

Тонкая, бледная тень неторопливо летела из мрака в мою сторону, при приближении оформляясь в образ полупрозрачного, низкого, обнаженного ребенка, навеки скрученного трескучим морозом в неестественных изломах тела — очевидно хранителя этой псевдо-церкви.

Теперь фальшивость христианской святыни была фактически подтверждена. Домовой (а это был он) никогда бы не смог обитать в святых местах православных и древних капищах, а посему купола на башнях были лишь необходимой маскировкой для тайного общества потрепанных бродяг. К тому же на них я не видел привычных крестов.

К тому же если двое мужчин смогли присмирить домового и заставить прислуживать себе, то передо мной, безусловно, стояли два не слабых мага, способных на многое. Следовало быть очень осторожным.

— Дома, будь добр, не терзай разговорами, — взмолился между тем Феофан, — перемести гостя в келью. Да глаз с него не спускай. Его еще проверить треба.

— Дома будь добр, Дома будь добр! — возмутилось потустороннее существо, — и после смерти мне покоя нет.

Домовой склонился над моим телом, и легко хлопнул в ладоши. Мне показалось, что на секунду неведомая сила приподняла меня над полом и вновь опустила на него. Но я ошибался.

Вновь провернув операцию с дрожанием ресниц, я понял, что вместо холодной парадной, оказался в небольшой, но уютной каменной келье, с узкой бойницей окна, закрытого тонким, прозрачным листом, похожим на зеркало без отражения.

Новый хлопок и израненная спина мягко коснулась твердой перины, удобно поддерживая поврежденную плоть.

— Дома следи! Дома смотри… достали — вздохнул домовой, — уйти хочу… навсегда… еще пятнадцать веков по договору осталось и отпустят колдуны. Пятнадцать веков… — сокрушенно шептал себе под нос мертвый ребенок.

Притворяться более не было сил. Вдоволь отоспавшись несколько суток, я решил сдаться, слабо пошевелив онемевшими руками. Ног не чувствовал совершенно. Оно и понятно — принять такой урон на позвоночный столб и не иметь возможности восстановиться…

Домовой, которого местные жители скромно называли именем Домы, тут же выполнил поручение своих властителей, хлопком переместив последних в мою келью, едва заметил моё «пробуждение».

— Очнулся! Давно? — спросил меня Феофан, увлеченно рассматривая мои зрачки.

— Еще с лесу. Речь обрел. Только сейчас.

— Оно и понятно. Не перетруждайся — чудаковатого вида отшельник сунул мне под мышку странное, холодное приспособление из стекла, — мы за тобой присмотрим и здоровье поправим, но за наше добро ты нам без утайки расскажешь все, что произошло в том злополучном склепе с момента извлечения кинжала. Хорошо?

— Хорошо, — выдохнул я, расслабленно откинувшись на свежие простыни, контрастирующие с затхлым духом каменной горницы.

Рассказывать пришлось долго. Маги-отшельники выпрашивали меня о мельчайших подробностях достопамятного дня, заодно и тестируя мои ответы при помощи странного, гудящего аппарата, с холодными липучками на нитках, опутавших тело.

Внимательно наблюдая за показаниями прибора, отшельники о чем-то тихо переговаривались друг с другом и, убедившись в праведности моих ответов, приняли мою версию произошедшего, благо, что я и не стремился обмануть своих спасителей.

— Ох и набедокурит Сет по миру, — сокрушенно качал головой Феофан, обсуждая со своим товарищем сложившееся положение, — силен еще был атлант.

— Силен, — соглашался с ним Сергей, — но нам по уговору нельзя было его добивать. Только следить и охранять. Доохранялись…

— Полно сокрушаться! Что с больным то делать? Случай клинический. Сил у Гамаюна трохи остались, разве что сердцу не заглохнуть. Вливать в кристалл свои силы бессмысленно. Собственную плоть быстро только душа лечит. А мы скелетный столб полностью не восстановим.

— Полностью с тобой согласен, коллега. В моей практике с подобными случаями я не сталкивался без малого, сорок тысячелетий!

— Все совсем печально? — вмешался я в разговор двух хранителей древних знаний и по их глазам понял все.

Мне показалось, что отныне и до конца своей длинной жизни я буду прикован к кровати в келье древнего народа, без права и возможности прогуляться на своих ногах по дивным просторам отеческой земли.

Феофан суетился надо мной, стараясь придать немеющему телу наиболее удобное положение. Перед этим, древний старик плотно спеленал низ туловища тканями, обосновав свои действия тем, что только полная статичность членов и туловища будет способствовать восстановлению подвижности и чувств.

— Почему я не могу восстать, Феофан? — я практически отчаялся, все больше переставая чувствовать жизненные токи в холодных конечностях, — я же залечил грудь. Почему костяной столб внутри меня не может зарасти также легко?

— Эх, Гамаюнушко, — сокрушался на то древний лекарь, — черный кинжал оружие весьма не простое, а древнее и страшное, — он, не отвлекаясь от дела, заковал большую часть туловища в неподвижный мешок, растягивая конечности над пространством кровати, — лезвие пронзило не только плоть, но и душу. Как говорили древние — астральное тело. Рубец в середине твоего тонкого тела обширен и нарушает множественное течение сил. Что-то еще работало в момент ранения, что-то прекратило со временем. Скажи спасибо, что еще жив, остался, Гамаюн! Мы приняли тебя. Здесь ты в безопасности.