Евгений Шалашов - Призраки Черного леса [litres]

– Чего это он? – поинтересовался я у Папуши.

– Так… – неопределенно повела девушка плечами, но ничего толком не сказала. Ну ладно, как хотите…

Вечером, сидя у костра, когда мы вяло жевали последнюю пригоршню пшена, сваренную с корешками, я не выдержал:

– А эльфы в здешних краях есть?

Зарко и Папуша, словно по команде, уставились на меня.

– Мы сегодня кого хоронили? – спросил цыган.

– Как кого? – не понял я. – Девчонку мертвую. А что?

– Мы эльфийку маленькую похоронили, – хмуро сказал цыган.

– Эта мертвая девочка – эльф? – опешил я. – А почему не похожа?

Зарко и Папуша переглянулись, вздохнули. Видимо, смирились с моей бестолковостью.

– Артаке, а ты как себе эльфа представляешь? – поинтересовался цыган. – На кого он похож?

Да, а как я себе представляю эльфа? В разных сказках они описываются по-разному.

– Н-ну, маленький такой человечек, с крыльями. Летает со цветка на цветок, как бабочка. Еще слышал, что эльфы – это души деревьев, живут в лесу.

Папуша и Зарко еще раз переглянулись и звонко расхохотались.

– Вы чего? – удивился я.

– Представила, как дед со цветка на цветок летит, – вытерла слезы Папуша. – Или по лесу бежит!

– Чего?! – вытаращился я. – Цыгане – это эльфы?

Зарко посмотрел на меня так, как смотрел на нас кот, – чуть снисходительно. Улыбнувшись печально и многозначительно, старый цыган рассказал:

– Когда-то наш народ на реке Ганг обитал. Жили мы в мире и дружбе со всем живым, знали язык зверей, птиц. Наш народ если и вырубал деревья, то вначале спрашивал разрешения. Потом пришли люди со светлой кожей. Они вырубали деревья, строили города, а эльфов начали превращать в рабов. Мы не умели воевать, но не хотели становиться рабами. Так вот и разбрелись по всему свету и стали нас называть – дети Ганга, цыгане! Наш народ пытался по-прежнему жить. Но опять приходили люди с бледной кожей и заставляли нас жить по-своему. Нас убивали, мы убегали. Раз не получается нам на одном месте жить – стали мы кочевать, чтобы себя сохранить. Сколько могли – жили, а теперь вот мало осталось ромал. Уходят ромы, растворяются, как снег в воде. Многое наш народ позабыл, многое утратил. Остались лишь самые капельки знаний. Но и эти капельки теряем. Еще мой отец мой язык лошадей понимал, отвечать мог. А я нет.

– Зато ты рычать умеешь, как тигр, – улыбнулся я.

– Это меня дед научил. Говорил, мол, может, когда пригодится. Тигры в здешних местах не водятся, но у собак перед ними страх в крови сидит.

– Не только у собак, – хмыкнул я, вспомнив, как сам чуть не наделал в штаны, услышав рычание.

– Это все ерунда, баро, – махнул рукой Зарко. – Бабка моя судьбу человека видела, как наяву, а мать уже только гадать умела. Хорошо еще, что Папушу научила травы искать и лечить.

– А Папуша гадать умеет? – поинтересовался я.

– А тебе погадать нужно? – оживилась девушка.

– Не нужно, – отказался. – Не верю я гадалкам.

– И правильно делаешь, – усмехнулась Папуша. – Может, остались еще настоящие драборавкини, но я таких не встречала. Я, когда гадаю, глаза страшные делаю, а если ручку не золотят – как скажу: «Тэ скарин манн Дэвэл!», так сразу мне деньги суют!

– А у тебя у самого эльфов в роду нет? – поинтересовался цыган. – Иначе как ты своего коня понимаешь? Я давно на свете живу – не видел, чтобы гаджо так коня понимал. Да и я сам – понимаю, о чем конь говорит, а ему сказать не могу.

О том, почему я так хорошо понимаю Гневко, меня спрашивали не раз. Поэтому ответил так, как привык отвечать:

– Это не я его понимаю, а он меня. Конь умный попался.

– Так тоже бывает, – не стал спорить Зарко.

Я попытался усвоить новое знание. Эльфы – это цыгане, цыгане – это эльфы. Стоп! А как же девочка?

– Зарко, а почему ты решил, что девочка тоже из ваших… из эльфов?

– Я, как дом этот в лесу увидел, так сердце и обмерло, – вздохнул цыган. – Дед мне рассказывал, что раньше эльфы в круглых домах жили. И кувшины такие же, как мы, делали, и очаг. Почувствовал. А когда кости нашли – сразу и понял, что она из наших. Показалось – кто-то родной.

– Подожди-ка, – вспомнил вдруг я, что девочка произносила какие-то слова. – Она же мне говорила… Подожди… Сейчас вспомню. Как это? Май… манг… шаларес?

– Может, мангэ шилалэс? – вскинулся цыган.

– Точно, мангэ шилалэс, – подтвердил я. Полюбопытствовал: – А что это означает?

– Означает – мне холодно, – перевел мне Зарко. Задумавшись, цыган уставился в одну точку.

– А это не та ли девочка, про которую легенды ходят? Которую родители убили, а купец все видел, за что и наказали его?

– Может, и та, – пожал плечами Зарко.

– Тогда я не понимаю, – развел я руками. – Ты же мне сам говорил – что нет у цыган страшнее греха, чем убить ребенка? А уж своего ребенка…

– Кто знает, баро, кто знает… – раздумчиво произнес старик. – Может, когда родители свою чаюри убили, они ее от чего-то страшного хотели спасти?

Сегодня я выспался. Завтракать было нечем, а собирать корешки или ловить ежей, как предлагали цыгане, было некогда. Лучше перетерпеть, зато побыстрее вернемся.

Обратный путь, – по нашим с Зарко подсчетам, осталось всего ничего, – показался дольше. Может, оттого, что спешили, а может, из-за чувства собственной неудачи.

На душе было тошно, оттого что обещание, данное невесте и ее отцу (пусть и в призрачном виде), оказалось невыполненным. То, что оно невыполнимо, я в общем-то знал с самого начала, но на что-то надеялся. Хотя на что тут можно надеяться? Пропал человек в лесу пять лет назад, какие можно найти останки? Крупные хищники растащили крупные кости, мелкие падальщики – мелкие. Это даже не иголку в стогу искать, а соломину среди соломин.

Двадцать с лишним лет я был наемником. Умудрился послужить под знаменами всех – ну, или почти всех владетельных особ Швабсонии, пережил восемь войн. Чаще всего войны заканчивались ничем, потому что властители, осознав, что худой мир лучше доброй ссоры, приходили к какому-то компромиссу. Бывали у меня и победы. Точнее – победы были у суверена, но для наемника победа выгоднее, чем поражение, потому что к оплате добавляется процент с боевой добычи. Но врать не буду – приходилось бывать и в лагере побежденных. Однажды мы бежали, унося ноги. В другой раз степенно отходили, выставляя заслоны и огрызаясь арьергардными боями. По мне – драпать гораздо легче, чем отступать. Если бежишь, не думаешь ни о друзьях, оставленных умирать, ни о земле, доставшейся врагу. А когда отступаешь, чего только не лезет в голову, хоть в петлю лезь…

Из Шварцвальда мы отступали, начисто проиграв войну. Я так и не узнал – почему погиб старый рыцарь, куда пропал молодой Йорген. Догадок много, но ни одной убедительной.