Галина Гончарова - Крылья Руси [litres]

Ян скрипнул зубами, но сказать ничего не успел. Всадники раздвинулись, пропуская юношу на гнедом коне. Хотя… нет, не юноша. Ему уже лет двадцать пять – тридцать, но красив. Возраст на нем совсем не сказался. Развевается голубой плащ, блестят зубы, блестят тщательно уложенные локоны… Она его помнит?

Марфа покопалась в памяти, но – увы.

– Позвольте представиться, ваше величество. Пан Станислав Лещинский.

– И что же вам угодно от вдовствующей королевы, ясновельможный пан? Надеюсь, не руку и сердце?

Всадники засмеялись. Они чувствовали себя безнаказанными. Сильными, храбрыми, неуязвимыми… Ну что может сделать пожилая женщина? Пусть потешится, пока ей позволяют!

– Что вы, пани, – в тон ей ответил Станислав. – Намного меньше. Всего лишь пригласить вас в гости.

– Так ради этого вы перестреляли мою охрану?

– Ради того, чтобы они не мешали вашему уединению в одном милом замке. У вас как раз появится время оплакать мужа.

– Я его и на родине опла́чу, – огрызнулась Марфа.

– Верно. Только на родину за вами сын не поедет.

Марфа резко выдохнула.

– Ах, вот оно что. Ясновельможный пан решил посягнуть на польский престол?

А когда ж еще, как не при смене власти? Михайла умер, для Ежи сейчас главное – удержаться. А шляхта, недовольная потерей вольностей, может и крикнуть Лещинского, особенно если это будет оплачено.

– Кто стоит за вами?

– Ваше величество…

Марфа резко тряхнула головой. Темная коса с нитками седины метнулась змеей.

– Вы же не рассчитываете, что мой брат оставит это без последствий? Значит, вас кто-то поддерживает. Кто вам что обещал?

Станислав замялся. Марфа окинула взглядом наемников, прищурилась.

– Франция. Я угадала?

И обострившимся чутьем поняла – да! Трижды да!

– Людовик… Неужели вы и правда думаете, что он вас поддержит? Что не выпустите власть из рук?

– Ну, часть-то я точно удержу. Союзников хватит, – раздраженно бросил Станислав. – Да и на брата я бы рассчитывать не стал. У меня найдется, что ему предложить. Вас, например…

Марфа вскинула руку к горлу. Вот теперь все понятно. Сам по себе Станислав не удержится на троне. А вот с заложницей вроде нее…

Ежи не рискнет причинить вред матери. Да и… она сильный козырь. Когда ей начнут шантажировать сына, часть шляхты просто не поймет, если Ежи откажет негодяям. А если согласится… Ее мальчик окажется между двух огней. Да и брат. И как знать, не будет ли выгодно брату развалить и подмять Польшу?

А вот этого Марфа допустить уже не могла. Она тут прожила долгие годы, она сроднилась с этой страной, она дышала ее воздухом, в этой земле лежит ее муж… Она русская. Но и полька – тоже. И раздергать эту страну на части, скинуть в мятеж – не даст.

– Что ж, – медленно протянула она. – Кажется, у меня нет другого выхода. Только ехать с вами. Вы сильнее.

– Я рад, что вы не будете сопротивляться, – расплылся в улыбке Станислав.

– Не буду, разумеется, – Марфа улыбнулась. Они так удачно стоят – достаточно далеко для задуманного. Отбиться уже не удастся. Но… – Заберите мои вещи из кареты. И извольте не потерять по дороге сундучок с драгоценностями. Он обтянут красной кожей и стоит под сиденьем. Достаньте сейчас, чтобы я была уверена.

Яблонский невольно сделал несколько шагов к карете. Все внимание мужчин приковалось к наемнику, который извлекал сундучок. Ну да, драгоценности там были. Пара ожерелий и штук пять колец. Не в трауре ж их носить.

Двух секунд ей хватило, чтобы поудобнее перехватить кинжал. Странно. Рукоять кинжала теплая, а лезвие ощущается таким холодным…

Софьина школа не подвела. Кинжал вошел ровно туда, куда Марфа и планировала – под левую грудь. И женщина медленно осела навзничь, запрокидываясь назад.

Кажется, кто-то кричал, кажется, Яблонский бросился к ней, но было уже поздно, совсем поздно…

А Марфа смотрела в небо и видела там Михайлу. Совсем такого, как тридцать с лишним лет назад. Юного, веселого, улыбающегося. Это видение стирало память о старом мужчине, лежащем в гробу. Разве Михайла мог умереть? Вот же он, живой, настоящий, он протягивает ей руки…

Марфа коснулась его пальцев и легко встала.

– Откуда ты здесь?

– Я тебе все обязательно расскажу, любовь моя. Наконец-то мы вместе.

На дороге царило похоронное настроение. Увы, труп вдовствующей королевы не годился для шантажа. Вообще. Можно угрожать, что его не отдадут для погребения, но за такое… За такое потом самого Лещинского погребут за оградой кладбища.

И что получилось?

Королева мертва. И никому они ничего не докажут. Теперь для всех поляков они будут не борцами с тиранией Корибута, а убийцами старой женщины. И кому докажи, что эта бешеная схизматичка сама себя… Ни одна добрая католичка на такое не способна, она бы об адских муках подумала.

А эта… Гадина!

Впрочем, можно просто уехать. Никто не знает о происшедшем на лесной дороге, его люди промолчат, так что он сможет все переиграть.

Лещинский еще не знал, что один из сопровождающих Марфы не умер. Ему хватит сил и дождаться помощи, и рассказать о том, что произошло.

После такого Станиславу оставалось только бежать во Францию. Ни один поляк не желал ему даже руки подать. Какое уж тут правление? Удрать бы, пока не прибили.

Людовик не обрадовался неожиданному гостю, но и гнать не стал. Станислав поселился в Нанси, где готовился к следующему раунду борьбы за трон. Пусть пройдет время, все забудется, успокоится, Ежи покажет себя плохим правителем, разумеется, с непосредственной помощью Людовика…

Это, конечно, не польский трон, но Яну Яблонскому и такого не досталось. Не успел вовремя удрать из страны, вот и попался на сабли к нескольким молодым шляхтичам. Его вызвали на дуэль и дрались по очереди. Первого он убил, а второй проколол Яблонского насквозь.

Впрочем, Лещинскому тоже не пришлось долго наслаждаться уютом и покоем. Чуть меньше года. Это время понадобилось Софье для того, чтобы выяснить, что произошло, списаться с Ежи, списаться с Анной де Бейль – и направить во Францию несколько человек.

А потом Станислава нашли в его постели. Отравленным. Синее лицо и следы рвоты не оставляли сомнений в причинах смерти. Сказала же царевна «Собаке – собачья смерть», вот и обеспечили. И ни минуты не колебались.

Марфу любили. За красоту, за доброту, за самопожертвование…

Ежи горько оплакивал мать. Тело ее перевезли в Краков и захоронили рядом с супругом.

– Мы должны это спустить Людовику?

– Нет.

Софья зло прищурилась на пламя свечи. Алексей выглядел… недовольным? Это было не то слово. Показали б ему сейчас Людовика – тот бы и слова «солнце» сказать не успел. Только бы позвонки под пальцами хрупнули.