Фрэнсис Хардинг - Девочка с медвежьим сердцем

Она пробовала вспомнить, что произошло после того, как потянулась к медведю и тьма поглотила ее, но воспоминания становились темным водоворотом. Правда, она, кажется, видела двух бродяг, и они вроде бы орали во весь голос, а их бледные лица были залиты кровью.

У зверей не бывает призраков – по крайней мере, она всегда так думала. Но, очевидно, ошибалась. К этому времени он, возможно, выгорел дотла и превратился в ничто из-за своей жажды мести. Она надеялась, что в конце медведь обрадовался такому повороту. «Возможно, – смутно вертелось у нее в голове, – от сумасшедших призраков зверей можно заразиться лихорадкой».

Она и в самом деле считала, что больна лихорадкой, когда однажды ее привели в большую комнату, где у очага стоял высокий незнакомец в темно-синем камзоле, с большим носом и гривой белоснежных волос. Именно за этим человеком она гналась в вечер мятежа, как за блуждающим огоньком.

Мейкпис уставилась на него, чувствуя, как наполняются слезами глаза.

– Это мастер Кроу, – медленно, осторожно объяснила тетя. – Он приехал забрать тебя в Гризхейз.

– Мой… – Голос по-прежнему был хриплым. – Мой отец…

Тетя неожиданно обняла Мейкпис и коротко, но сильно стиснула.

– Он умер, дитя мое, – прошептала она. – Но его семья сказала, что примет тебя, а Фелмотты присмотрят за тобой лучше, чем я.

С этими словами она поспешила собрать вещи Мейкпис, проливая слезы нежности, беспокойства и облегчения.

– Мы постоянно пеленали ее в одеяло, – пробормотал дядя мистеру Кроу. – Возможно, вы поступите так же, когда она начнет буйствовать. Уж и не знаю, что эти негодяи на постоялом дворе с ней сделали. Думаю, избили до полусмерти, прежде чем кто-то их отогнал.

Мейкпис едет в Гризхейз! В тот последний роковой день она сказала матери, что собирается сделать именно это. Возможно, ей следовало чувствовать себя счастливой или по крайней мере ощутить хотя бы что-то. Но Мейкпис была совершенно разбита и опустошена, словно выеденная яичная скорлупа. Охота за призраком матери привела ее к мертвому медведю. А теперь мистер Кроу, казавшийся ключом к разгадке тайны отца, привел Мейкпис еще к одной могиле.

Священник годами разглагольствовал о конце света, и вот теперь он настал. Мейкпис знала это. Ощущала.

Пока экипаж проносил ее по улицам Поплара, она, все еще ошеломленная, задавалась вопросом, почему не трясется земля, почему звезды не сыплются с небес, подобно спелому инжиру, и почему ей не удается увидеть ангелов или сияющую женщину из видений няни Сьюзан. Пока что она видела лишь сохнущую одежду, слышала грохот тачек и скрежет, с каким отскребали ступеньки. Словно ничего не случилось. И почему-то это было хуже всего.

Экипаж катился на северо-запад, а Мейкпис по-прежнему старалась осознать все, что ей рассказали. Ее отец, сэр Питер Фелмотт, мертв. Он происходил из очень старого благородного рода, и его родные согласились ее принять.

Все это звучало сладостно-горьким концом баллады, но Мейкпис словно оцепенела. Почему мать отказывалась говорить о нем? Она вспомнила предостережение матери: «Ты понятия не имеешь, от чего я тебя спасла. Если бы я осталась в Гризхейзе…»

Мысли о матери были ошибкой. На Мейкпис снова нахлынули воспоминания о кошмарном призраке с чертами материнского лица. Невнятный голос. Серое разодранное лицо…

Мейкпис снова вернулась в то темное место. А когда вырвалась оттуда, тошнота вновь подкатила к горлу, а вместе с ней обрушилась усталость. Мейкпис по-прежнему сидела в экипаже, но уже была туго завернута в одеяло из овечьей шкуры, так что и рукой шевельнуть не могла. Для верности поверх одеяла ее обмотали веревкой.

– Теперь ты стала спокойнее? – не повышая голоса, спросил мистер Кроу.

Девочка недоуменно заморгала. Мистер Кроу молчал. Мейкпис нерешительно кивнула. Спокойнее? Чем когда?

На подбородке набухал новый синяк. Синяк был и в ее памяти. Неуловимое, смутное ощущение, что она сделала что-то, чего делать не следовало. Похоже, она попала в беду.

– Я не могу допустить, чтобы ты выпрыгнула из экипажа, – выговорил наконец мистер Кроу.

Одеяло из овечьей шкуры было толстым, теплым и хранило запахи животного. Мейкпис цеплялась за эти запахи: хоть что-то, что она понимала. Мистер Кроу больше ничего ей не сказал, и она была благодарна за это.

В течение длинного путешествия под непрерывным дождем ландшафт постепенно менялся. В первый день он был привычен Мейкпис: затянутые туманом луга и пышные светло-зеленые нивы. На второй день подняли гребни низкие холмы. К началу третьего нивы уступили место вересковым пустошам, на которых паслись тощие черномордые овцы. Наконец, очнувшись от дремоты, она увидела, что экипаж почти плывет по забиравшей в гору дороге, превращенной дождями в жидкий суп. По обе стороны лежали голые поля и пастбища. Горизонт охранялся линией темных холмов. Впереди, за небольшой рощицей темных искривленных тисов, стоял дом с серым фасадом, огромный и непривлекательный. Над ним возвышались две башни, похожие на бесформенные рога.

Это и был Гризхейз. Хотя Мейкпис никогда раньше его не видела, но все же сразу узнала, словно в глубине души зазвенел огромный колокол.

К тому времени, как они приехали, Мейкпис замерзла, устала и проголодалась. Ее развязали, распеленали и передали рыжей служанке с утомленным лицом.

– Его милость захочет увидеть ее, – предупредил Кроу, прежде чем оставить Мейкпис на попечение женщины.

Та переодела ее, обтерла лицо мокрой салфеткой и расчесала волосы. Она не была злой, но и доброй не казалась. Мейкпис сознавала, что ее приводят в порядок не затем, чтобы позаботиться о сироте. Ребенка необходимо представить новым родственникам.

Женщина заохала, увидев грязные, обломанные ногти Мейкпис. Сама девочка не могла вспомнить, как и почему это случилось.

Когда Мейкпис обрела почти приличный вид, служанка повела ее по темному коридору, затем молча втолкнула в комнату и плотно закрыла за ней дубовую дверь. Мейкпис оказалась в просторном теплом помещении с самым большим и ярко пылающим камином, который она когда-либо видела. Стены были затянуты шпалерами со сценами охоты, на которых раненые олени закатывали глаза, а с их боков стекала вышитая кровь. На постели распростерся очень старый мужчина.

Мейкпис с трепетом и страхом уставилась на него, пока ее измученный рассудок пытался припомнить, что ей рассказывали. Это мог быть только Овадия Фелмотт, глава семьи, сам лорд Фелмотт.

Он серьезно беседовал о чем-то с седовласым Кроу. Похоже, никто не заметил ее появления. Смущенная и растерянная, Мейкпис переминалась у двери, невольно вслушиваясь в их тихие голоса.

– Итак… те, кто обвинял нас, больше не смогут ничего сделать?