Фрэнсис Хардинг - Девочка с медвежьим сердцем

Сердце у Мейкпис стучало молотом. Дышать было трудно. Всего на секунду она скрестила взгляд со злом. Видела его, и оно видело ее. Что-то коснулось ее сознания. Совсем как это делали мертвецы.

Но Овадия не мертв, верно? Мейкпис видела, как он дышит. Должно быть, она ошиблась. Возможно, все аристократы такие же страшные.

– Усвой одно, – объявил он без всякой теплоты. – Никто не хочет тебя взять. Никому ты не нужна. Даже родственникам матери. Интересно, что будет с тобой в этом мире? Бросят в Бедлам? А если и нет, полагаю, ты умрешь от голода или замерзнешь на улице. А может, тебя убьют из-за тех лохмотьев, которые ты называешь одеждой… Если только мертвые паразиты не найдут тебя раньше.

Немного помолчав, старик заговорил снова, на этот раз нетерпеливо:

– Посмотри только на это дрожащее, мокроглазое существо! Поместите ее там, где она ничего не сможет разбить. Девочка, ты должна выказать хоть какую-то благодарность и послушание и прекратить эти припадки, или мы выкинем тебя на пустоши! И тогда никто не защитит тебя, когда паразиты явятся за тобой. Они пожрут твой мозг, как мясо или яйцо.

Молодой долговязый слуга повел Мейкпис сначала по одной лестнице, потом по другой и наконец показал ей маленькую узкую комнатенку где стояла кровать с тюфяком и ночным горшком под ней. На окне были решетки, зато на стенах порхали нарисованные птицы, и Мейкпис подумала, что здесь, возможно, была детская. Молодой слуга казался почти мальчиком. Глядя на его большой горбатый нос, совсем как у седого мистера Кроу, Мейкпис сквозь пелену усталости задалась вопросом, уж не родственники ли они.

– Считай, что тебе повезло, и прекрати свои выходки, – посоветовал он, ставя на пол рядом с ней кувшин с легким пивом и миску с похлебкой. – Не смей визжать и кидаться на людей, поняла? На такие проделки у нас всегда найдется палка.

Дверь за ним закрылась. В скважине повернулся ключ. Мейкпис осталась наедине со своим недоумением. Кидаться на людей? Разве она на такое способна? Теперь она была окончательно сбита с толку.

Мейкпис принялась за похлебку, глядя сквозь прутья решетки на серое небо, двор, поля и пустоши за окружающей дом оградой. Неужели отныне это ее дом навсегда? Эта комната в башне, ставшая ее тюрьмой? И ей суждено состариться здесь, подальше от людских глаз и всяких бед, в качестве домашней сумасшедшей при Фелмоттах?

Мейкпис не могла заснуть: слишком много мыслей теснилось в голове. Она вдруг поняла, что меряет шагами комнату. Иногда девочка сознавала, что разговаривает сама с собой. Или что бормотание застряло в горле и она издает гортанные звуки.

Стены вращались, пока она металась, кидаясь то в одну, то в другую сторону. Обои сходили слоями, как серебристая березовая кора. Она спорила с жарой и шумом в мозгу. В комнате находился кто-то еще, он был не один, и вся компания вела себя безрассудно. Но каждый раз, когда девочка оборачивалась, оказывалось, что за спиной у нее никого нет.

Наконец ноги у нее подкосились, она рухнула на пол и осталась лежать, чувствуя себя слишком огромной и тяжелой, чтобы пошевелиться. Словно часть земли, состоявшая из гор и долин, где путешественников одолевали боль и зуд. Мейкпис без всякого интереса рассматривала этих путников, пока дремота не одолела ее.

В снах она шла по лесу, и через каждые несколько шагов перед ней вырастал древесный ствол. Она натыкалась на них, и от этого на теле оставались синяки. На ветвях сидели самые разные птицы, заливаясь трелями. Насмехаясь над ней. Небо отливало серо-черным, как галочье крыло, а горло Мейкпис саднило от криков.

Она проснулась в сумерках и тупо уставилась на фиолетовое небо с жирными лохмотьями облаков, на фоне которых метались стайки летучих мышей, будто мрачные мысли.

Она лежала на полу. Не на кровати. Все тело надсадно ныло. Мейкпис поморщилась, осторожно села, опираясь рукой об пол. Болело все. Даже ладони щипало. Рассмотрев их, она обнаружила темные ссадины на костяшках пальцев. Теперь ногти были не только поломаны, но некоторые сорваны. На левом виске и правой щеке появились болезненные припухлости. Ощупав себя, она нашла синяки на руках и бедре. «Что со мной случилось?» – спросила она себя.

Возможно, с ней приключился припадок. Другого объяснения просто нет. Пусть слуга угрожал ей палкой. Но она, наверное, заметила бы, если бы он вошел и избил ее. «Должно быть, я сама себя покалечила. Здесь никого нет, кроме меня».

Словно в насмешку, она услышала шум за спиной. Мейкпис обернулась в поисках источника звуков. Ничего. Пустая комната и протянувшийся по полу восьмиугольник света из окна.

Сердце бешено заколотилось. Звук был ошеломляюще отчетлив, как чье-то дыхание на шее, щекотавшее ухо. И все же минуту спустя она не могла бы его описать. Грубый. Животный. Вот и все.

И тут девочка учуяла запах. Вонь горячей крови, осенней лесной земли, мокрой лошадиной или собачьей шкуры. Сильный. Мейкпис сразу его узнала.

Она была не одна.

«Но это невозможно! Он выжег себя! И мы в трех днях пути от Поплара! Как он мог меня найти? Здесь же уничтожают призраков! Как он мог пробраться в Гризхейз незамеченным?!»

Но он пробрался. Эту вонь нельзя не узнать. Каким-то непонятным образом медведь оказался в одной с ней комнате.

Мейкпис попятилась к двери, прекрасно понимая, что это бесполезно. Обежала глазами темную комнату. Слишком много теней. Откуда за ней наблюдают полупрозрачные глаза? Почему? Почему он последовал за ней?

Мейкпис была напугана и чувствовала себя преданной. Он хотел отомстить своим мучителям, но она-то ничем его не обидела! Честно говоря, тогда в «Ангеле» она подумала, что между ними промелькнула искра взаимного сочувствия, совместно разделенной боли и ярости и он вступился, чтобы спасти ее…

«Но это призрак. А призраки хотят одного: пробраться в твою голову. И он к тому же зверь и ничем тебе не обязан! Идиотка! Неужели ты в самом деле подумала, что он твой друг?»

А теперь она заперта в одной с ним комнате. Бежать некуда. Спастись невозможно.

Внезапно в ухе раздался мощный, докрасна раскаленный рык. Оглушительный! Ближе близкого. Слишком близко. Мейкпис запаниковала и, с визгом метнувшись к двери, заколотила в нее кулаками.

– Выпустите меня! – завопила она. – Вы должны меня выпустить! Здесь что-то есть! Здесь призрак!

«О, пожалуйста, пожалуйста, пусть поставят стражника перед дверью! И пусть кто-нибудь во дворе меня услышит!»

Мейкпис подбежала к окну и попыталась протиснуть лицо между прутьями.

– Помогите! – завопила она во всю силу легких. – Помогите!

Холод прутьев обжигал лицо. Они прижимались к правому виску и левой щеке, как раз в тех местах, где были синяки. Ощущение потрясло ее, вернув смутные воспоминания. Однажды она уже пыталась просунуть голову между прутьями. Очевидно, рвалась на свободу, к ясному небу.