Николас Имс - Короли Жути

Матрик приложился к трубке, а Ганелон помотал головой. Гэбриель тоже отказался и передал трубку Клэю.

– Нет, мне и так хорошо, – отмахнулся тот.

– Не артачься, – настаивал Гэбриель. – Рожа у тебя та еще – как будто по ней молотом саданули.

– Так оно и есть, – ответил Клэй с ухмылкой, отчего боль в носу вспыхнула с новой силой.

– Давай-ка затянись.

Опустившись на колени, Клэй зажег погасшую лучину и приложил губы к хоботу. Таяно широко улыбнулся, оскалив громадные бурые зубы и влажные темные десны:

– Кури, кури.

Зелье подействовало почти сразу. Исчезла боль в носу, заплывший глаз больше не дергался, спина не ныла и даже колени перестали скрипеть. Клэй улегся на моховой лежак и попытался облечь свои ощущения в слова, но слова ускользали, как рыбки в пруду.

Напоследок Таяно приберег самое ценное: три барабана, обтянутые кожей и обвязанные сыромятными ремнями. Тролль уселся, скрестив ноги, и водрузил барабаны на колени. Клэй только сейчас заметил, что отсеченная рука полностью восстановилась. Таяно с превеликим удовольствием поглядел на нее, для проверки постучал по краю барабана, поправил мятую шляпу и начал играть.

Тихие звуки отправили Клэя в путешествие.

Началось все медленно, неспешно. В памяти прокручивались назад события прошедших недель: сначала битва с Живокостью и ее приспешниками на палубе «Срамного престола», потом ошеломленный ужас в глазах Келлорека, выброшенного за борт; вот Гэбриель вытаскивает Веленкор из-под обломков; вот Тиамакс-арахнид, щелкая жвалами, наливает Матрику коктейль…

Потом Клэю почудилось, что он в одиночку стоит на арене «Макситона» и скелеты-зрители глядят на него пустыми глазницами, а он поворачивается – и в лицо ему рычат три головы химеры.

Рокот барабанов участился, и теперь воспоминания сменялись все быстрее. Вот пылает «Дебош». Вот кобольденок с яркими, как лампы, глазами угнездился среди острых клинков. Вот Раф Халдей с распухшим от змеиного укуса горлом грозится отомстить за свою смерть. Клэй выпустил горящую стрелу над седыми речными водами; увидел, как Листопад соскальзывает с виверновой спины, как Джайна выскакивает на дорогу; рассветной порой стоял на холме вместе с Джинни, глядел в ее глаза – иногда зеленые, иногда золотистые.

«Вернись домой, ко мне, Клэй Купер…»

Вот дочурка, сидя на плечах Клэя, радостно смеется, а потом он держит ее на руках – новорожденную. Вот его мозолистые ладони поглаживают тугую кожу на животе беременной Джинни. Вот ее губы касаются его губ в день свадьбы. Вот она, гневно сверкая глазами, жарко спрашивает в темной ночи: «Ты кто, человек или чудовище?»

Барабаны застучали дробно и часто. Время мчалось лихим скакуном, а Клэй, оседлав его, смотрел, как проносятся мимо воспоминания о лучших годах «Саги» – так много, что разобрать их можно было лишь урывками. Вот воинство живых деревьев осаждает городские стены. Вот крепость черного стекла, погребенная под вековой толщей земли. Клэй слышал смех друзей, вздохи бывших возлюбленных, предсмертные вопли и стоны тех, кого он убивал. Убивал. И убивал.

А вот Келлорек, жирный хитрюга, а за ним с усмешкой стоит Гэбриель.

«Тут говорят, ты драться мастак».

Внезапно барабанный бой замедлился, промежутки между ударами длились целую вечность, а потом застучали парно, отдаваясь в голове, как натужное биение усталого сердца.

Ба-бах!

Нож царапает белую древесную кору.

Ба-бах!

«Прошу тебя, не надо…» Мать просит пощадить ее, а испуганный мальчик прячется во мраке.

Ба-бах!

Шелест дождя по крыше над кроватью. Громкие голоса в соседней комнате.

Ба-бах!

Луч солнца пронзает густые кроны.

Ба-бах!

Светловолосый мальчик показывает на луг за домом: «Почему туда нельзя?»

«Потому что, – отвечает почти позабытый родной голос, – там волки».

Ба-бах!

Ба-бах!

Ба-бах!

Клэй проснулся почти в полной темноте, лишь несколько разноцветных грибов по-прежнему испускали жутковатое сияние. Светящиеся летучие мыши улетели на охоту. «А на кого же они охотятся, если светятся в темноте? – рассеянно подумал Клэй. – Наверное, на светлячков». Матрик и Таяно наперебой соревновались в художественном храпе; Ганелон и Муг крепко спали; подремывал даже Гэбриель, который в последнее время вообще не смыкал глаз.

Живокость – или Саббата, как она теперь себя называла, – сидела, обхватив руками колени. Здоровое крыло одеялом прикрывало плечи, а сломанное криво торчало за спиной. Неверный свет догорающих углей озарял ее лицо: четко очерченный подбородок, дуги бровей, большие темные глаза, блестящие звездными озерцами. Клэй негромко кашлянул, давая понять, что проснулся.

Она с видимым усилием прервала размышления, взглянула на Клэя и улыбнулась. У того замерло сердце.

– Мне снились сны, – сказала она.

– Мне тоже.

– Хорошие?

Клэй вспомнил стоны матери в темноте и ответил:

– Нет, не очень.

– Вот и у меня такие же, – вздохнула она. – Хотя я, похоже, вспомнила кое-что о себе.

У Клэя пересохло во рту. Он быстренько перебрал возможные варианты дальнейшего развития событий: все они начинались с того, что Живокость перескакивает через угли костра, а заканчивались в основном смертью Клэя от руки в латной перчатке. Молот лежал далеко, до него было не дотянуться, если только рывком… Или лучше растолкать Ганелона? Если южанин проснется, то, может быть, они и уцелеют. Наконец Клэй, перебарывая страх, тяжело сглотнул и, стараясь не выказывать излишней тревоги, спросил:

– Что именно?

Дива закусила губу, чуть подумала и обратилась к нему со встречным вопросом:

– Тебе известно, как появляются на свет такие, как я?

«Ага, вылупляются», – чуть было не сказал Клэй, но вместо этого помотал головой, нет, мол, не знаю.

– Непорочное зачатие, – произнесла она.

– Чего? Глупости, такого не бывает, – выпалил Клэй и лишь потом сообразил, что это невежливо с его стороны.

Дива негромко рассмеялась:

– По слухам, мой отец заявил то же самое. Мать понесла, когда он был в Фантре. Потом он вернулся домой, на север, обнаружил, что жена в тягости, и едва ее не убил. И меня тоже. Я родилась ночью, и он выбросил меня, новорожденную, за дверь, в снег, как приношение Морозной Матери.

– Но ты выжила, – сказал Клэй.

– Выжила, – подтвердила она. – Я завернулась в крылья и не окоченела, так что наутро он нашел меня целой и невредимой, только очень голодной. После этого отец меня не трогал – видно, решил, что боги мне благоволят.

«Да что это такое с отцами? – подумал Клэй. – Отчего им так хочется испытывать своих детей на прочность? Почему сыновья и дочери должны доказывать, что заслужили отцовскую любовь? А вот материнская любовь безоговорочна и ничего не требует взамен».