Кристель Дабо - Память Вавилона [litres]

Виктория не понимала, о чем он говорит, – слишком много трудных слов разом, – но ей это было безразлично. Его встрепанные волосы, золотистая щетина и дурацкая поза восхищали девочку. Она ужасно любила своего Крестного.

– Ну же, Беренильда, – настаивал он, обмахиваясь конвертами, как веером. – Я ведь скоро опять отбываю в путешествие, не будем ссориться перед разлукой.

Мамин смех прозвучал так же мелодично, как звуки ее арфы.

– Путешествие? Метаться от одной Розы Ветров к другой в поисках ковчега, который абсолютно недоступен, и вам это хорошо известно… Полноте! То, что вы называете путешествием, я именую бегством.

Крестный ухмыльнулся еще шире. Виктория вскарабкалась на его кресло, чтобы потрогать небритую щеку и, как всегда, слегка уколоться о щетину, но, к великому своему разочарованию, ничего не почувствовала.

– О, кажется, я начинаю понимать. Признайтесь, вас рассердила вовсе не моя эскапада с вашей дочерью. Вы злитесь на меня потому, что я вернулся без нашей маленькой мадам Торн!

Мамины пальцы еще быстрей забегали по струнам, но Виктория почувствовала, что дело неладно. Как-то раз, укладывая ее в постель, Мама рассказала, что у нее внутри есть острые ногти и она не колеблясь пустит их в ход, если кто-нибудь вздумает обидеть ее дочку. Иногда, если Мама бывала чем-то недовольна, Виктория почти чувствовала их, эти ногти.

А сейчас она увидала их воочию.

За спиной Мамы выросла тень, огромная тень, вооруженная острыми когтями, куда более страшными, чем когти на медвежьей шкуре, висевшей у двери в библиотеке. Насколько Мама была красивая, настолько же эта тень была страшной.

– Ну, и где же она? – спокойно спросила Мама. – Где Офелия?

Старшая-Крестная отвернулась от окна и взглянула на Крестного, а тот ей подмигнул.

– Вы можете сколько угодно задавать этот вопрос, – сказал он Маме, – но ответ будет все тот же. Она взяла с нас обещание никому об этом не говорить. Даже вам. И не забывайте: Паутина всегда славилась тем, что надежно хранила тайны.

– Но ваш клан отверг вас, Арчи.

Мама произнесла эти слова мягко и нежно, однако Виктория увидела, что тень с грозными когтями распростерлась еще шире. Крестный расхохотался. Неужели он ее не замечает, жуткую Мамину тень?

– Очко в вашу пользу! – сказал он, швырнув стопку конвертов на журнальный столик. – И тем не менее, дорогая моя, я все-таки намерен свято хранить тайну. Офелия поручила мне передать вам одно-единственное послание. Вернее, обещание: она найдет Торна.

Тень за Маминой спиной растаяла, словно дым. Мама приложила руки к струнам арфы, чтобы погасить звук. И настала тишина – оглушительная, как крик. Но Мама сохранила свое всегдашнее невозмутимое спокойствие.

– Было время, когда я прекрасно владела правилами игры, хотя их знание иногда обходилось мне очень дорого. Но сейчас эти правила изменились. Новые кланы навязывают нам свои реформы, а слуги ропщут за спиной хозяев. Я избегаю Двора, живу в полном уединении, уволила всех, кто мне прислуживал. Что касается нашего монсеньора… Поймите, он старается, действительно старается, а они, все эти людишки, используют его в своих интересах. Министры не дают ему ни минуты покоя. Я уже много недель не виделась с ним, а ведь я здесь, в замке, и пишу ему каждый день. Вы спросите, Арчи, зачем я это делаю? Да затем, что ему это необходимо. Ему необходима я, а может быть, еще больше – его дочь. Но правда состоит в том, что я напугана, – добавила Мама еще мягче. – Напугана тем, что мир, который я считала таким понятным, оказался всего лишь винтиком, наряду с тысячами других, в безжалостной машине, чье устройство превосходит мое понимание. Эта машина отняла у меня Торна. И я не допущу, чтобы она отняла у меня дочь. Мир за стенами нашего замка стал слишком опасен для нас. Поэтому я и прошу вас: останьтесь здесь, не бросайте нас одних, мою дочь и меня.

Виктория почувствовала, как в другом ее теле – там, в спальне – рыдания перехватили ей горло. Она ровно ничего не поняла в этом разговоре, только смутно догадывалась, что Мама несчастна, и несчастна в каком-то смысле из-за Отца.

Отец был очень страшный. Гораздо страшнее Балды. Гораздо страшнее Маминой тени с когтями. Во время их редких встреч он ни разу не удостоил Викторию ни словом, ни взглядом, ни единой лаской.

Отец ее не любил.

Двумя ловкими движениями Крестный выбрался из кресла и вылил остатки воды из графина в свой стакан.

– Перерезав нить, Паутина обрекла меня на вечное одиночество. Честно говоря, я не понимаю, как вы можете жить затворницей день за днем, хотя и уверяете, что привыкли к этому. Мне такое уединение совершенно невыносимо!

И Крестный прыснул со смеху, будто сказал что-то ужасно остроумное. Виктория подумала: вот из него вышел бы самый лучший папа в мире.

Он выпил полстакана и отставил его в сторону.

– Я славлюсь многими пороками, но неблагодарность в их число не входит. Меня лишили семьи – вместо нее я получил другую. Вы имели полное право выбрать для своей дочери другого крестного, однако, несмотря на все случившееся, сохранили это звание за мной. Хотите верьте, хотите нет, но то, что я решил сделать, я сделаю и для вас, и для Виктории, и для Офелии, и даже – как мне ни противно это признавать – для Торна. Да и для вас тоже, мадам Розелина.

И Крестный снова подмигнул Старшей-Крестной, а та закатила глаза к потолку, хотя Виктория приметила, что ее лицо стало не таким желтым, а даже почти розовым. Крестный взмахнул своим дырявым цилиндром, пробормотал: «Сударыни!» – и, весело приплясывая, покинул гостиную.

Виктории ужасно захотелось оставить свое второе тело в спальне, выбраться из дома вместе с Крестным и полюбоваться вместе с ним настоящими деревьями и настоящими птичками.

– А он отчасти прав, – сказала вдруг Старшая-Крестная со своим странным акцентом. – Вы не так уж одиноки, Беренильда. Я пролетела через добрый десяток ковчегов, чтобы найти вас, и твердо намерена в дальнейшем навязывать вам свое общество. Но вы только посмотрите на эту погоду! – сердито воскликнула она, ткнув пальцем в окно. – Кислая, как рассол в банке с маринованными корнишонами! Вы должны встряхнуться и начать новую жизнь хотя бы с генеральной уборки. Что скажет месье Торн, когда увидит, что ваш замок зарос грязью?!

У Мамы вырвался короткий смешок – похоже, он удивил ее саму.

– Вероятно, откажется сюда войти.

Виктория вернулась в постель, в тело Второй-Виктории. Она зевнула и закрыла глаза – ее сразу разморило в этом слишком тяжелом теле. Дождь в парке прекратился. Если Старшая-Крестная умела вызывать солнышко, пожалуй, стоило еще ненадолго задержаться дома.

Буйный порыв ветра чуть не свалил Офелию со стремянки, и она уронила лампочку, которую только что вывинтила из фонаря. Девушка подождала, когда ветер уймется, и вынула из рюкзака новую. Лампочки с Гелиополиса светили сами по себе, без помощи газа или электричества, они не раскалялись и не обжигали пальцы; их ввинчивали в патрон только для того, чтобы их не разбил ветер. Город взял эти лампочки на вооружение с тем же энтузиазмом, с каким принял трансцендии с Циклопа. Прижмурившись, чтобы уберечь глаза от слепящего света, Офелия кое-как управлялась с лампочками, стараясь не перебить их все, – у нее не было никакого желания получить наряды вне очереди. Каждый час, потраченный на дополнительные хозяйственные работы, сокращал ее время на обучение. А оно и без того было ограничено.