Фрэнсис Хардинг - Остров Чаек

Если бы только Хатин спасалась одна! Ей приходилось ползти с Арилоу, которая хотела просто упасть в траву, и ее каждый дюйм приходилось направлять, а она постоянно застревала. Слезы отчаяния катились по щекам Хатин, когда она толкала негнущиеся локти и колени сестры.

Лишь на следующем гребне она осмелилась поднять Арилоу на ноги. В ноздри ударили запахи предгорий: пыльца орхидей, влажный пепел и дыхание вулкана, отдающее старыми яйцами.

Ближе к Погожему на тропинках стало попадаться больше людей. Они перешептывались и с неудержимой злобой били по кустам, словно таким образом надеялись, как куропаток, спугнуть хитроплетов. Хитроплетов, убивших миледи Пейдж, инспектора Скейна и прочих Скитальцев – чтобы осталась только одна их госпожа Скиталица. Хитроплетов, которые при помощи зловещих сил отравляли посевы, сдвигали камни-вешки и спрыскивали малярийными соками побеги. Хитроплетов, говоривших с вулканами и напускавших змей на соседей, и резавших младенцев на куски обсидиановыми ножами. Подошвами ног Хатин ощущала рев травяных ягуаров, словно дрожь скалы. Пригнувшись, она вела за собой Арилоу и считала удары сердца, чувствовала, как уходит время. Долго ли станут остальные сельчане дожидаться их в Пещере Зубов? И станут ли ждать вообще?

Улыбка растаяла и сошла с лица Джимболи: плотно и зло поджатые губы напоминали морщинистые створки устрицы. Ее взгляд потемнел, когда она нефритовым пером выводила на пергаменте строчки. Ей проще было писать пиктограммами, но тот, к кому она обращалась, предпочитал получать письма на языке знати.

Джимболи чувствовала, что этим письмом она портит себе радость от удавшегося вечера. События, предшествовавшие этому, привели ее в восторг, сравнимый с тем, какой испытывает мастер, когда всего лишь несколько умело запущенных огоньков взрываются павлиньим хвостом огненного узора в небе. Впрочем, писала она человеку, которого занимали исключительно угли, что остаются после, остывшие и почерневшие факты. Более того, одна мысль об этом человеке заставляла Джимболи внутренне съежиться.

А произошедшее упрямо твердило о том, что несмотря на все приготовления, госпожа Скиталица Арилоу сумела ускользнуть, вместе с одной из сестер. Скиталица она там или нет, Арилоу, конечно же, дурочка, способная лишь слюни пускать, и Джимболи почти не брала ее в расчет. Вполне возможно, она не разглядела ничего такого, что сделало бы ее опасной, а если и увидела, то вряд ли кому-то сообщит. Однако распоряжения Джим-боли получила конкретные.

«Даже если не знаем, испачкана ли мостовая, – говорилось в последнем послании, – не мешает оттереть плитняк, просто на случай».

Джимболи устроила в бухте Плетеных Зверей чистку, какой столетиями не знали на берегах острова. Теперь она задумалась, как бы так сообщить нанимателю, что парочку приметных пятен она все же пропустила.

Пока она размышляла, Риттербит проскакал по листу, оставив собственное послание.

«Лапка, – гласило оно. – Лапка лапка лапка лапка лапка».

Джимболи расхохоталась и долго не замолкала. Хорошее настроение вернулось.

Дрожащей рукой губернатор отдернул занавески. Шторы были плотные, сотканные для морозного и снежного климата равнин Всадников, но здесь, на Обманном Берегу, они главным образом защищали от обвинений. Если губернатор и не видел чего-то за шторами, то винить его в этом было нельзя.

Как же трудно охранять эту крохотную гавань порядка! Он грустным взглядом окинул бережно развешанные по стенам картины со сценами охоты в далеких сосновых лесах. Он хранил их с каким-то напускным почтением, хотя ни разу не ездил верхом и не видел сосен.

Лицом к лицу с деревней общалась миледи Пейдж, и он ненавидел ее за это, потому как в собственном городе чувствовал себя ненужным. Но вот пришла пора выйти из тени и закрыть рваную дыру, оставшуюся после нее. Со вздохом он отворил дверь, и внутрь потоком мух, запахов и голосов ворвался мир. Губернатор сразу же ощутил дух вулкана, доносимый бризом, и понял, что город ему больше не принадлежит.

Во время беседы с толпой губернатор держался прямо, однако постоянно чувствовал, как красная земля его мира уходит из-под ног. Не оставалось ничего, кроме как уступать требованиям, шаг за шагом сдавая позиции, стараясь не показывать спину наступающей бездне.

Он сделал все возможное для того, чтобы избежать кровопролития. Призвал в город госпожу Скиталицу из хитроплетов в надежде испытать ее, начать расследование и, может, даже арестовать – на безопасном удалении от деревни, чтобы остальные хитроплеты не мешались под ногами. Казалось, народ согласился. Что же изменилось?

Перед лицом вооруженной окровавленными тяпками толпы он убедил себя, что выбора не осталось. То, что свершилось, – жестоко, ужасно, но повернуть события вспять нельзя. Что мог он поделать? Арестовать всех горожан как кровожадных душегубов? Если они ополчатся на него, то порядок в городе станет невозможен! Уж лучше занять их сторону; оседлать дракона и урвать из его зубов кусочек.

И вот он принялся подсказывать толпе, сбивчиво и мрачно излагавшей события на пляже: «Говоря, что вы собрались преподать им урок, вы, я так полагаю, хотите сказать, что последовали за госпожой Скиталицей, когда та подозрительным образом попыталась скрыться, и задержать ее. Однако вам оказали сопротивление, и завязалась драка с печальными последствиями?» Толпа застыла, во взглядах промелькнуло недоверие, а после люди стали медленно кивать.

Их гнев не выгорел. Ему нашлось другое топливо. В руки губернатору вложили дневник, и вымазанные сажей пальцы торопливо раскрыли его там, где были вырваны две страницы. Проделано это было умело, заусенцы вычистили, зато вторые половинки тех страниц в переплете отошли свободно, явив неровную внутреннюю кромку.

Было еще письмо из порта, расположенного дальше вдоль берега. Прочитав его, губернатор вскинул брови; платок на шее тут же взмок и начал неприятно натирать кожу. Подобное послание должны были отправить прямиком ему, и он не мог понять, как оно угодило в лапы этой голодной орде.

Он вертел письмо в руках, пытаясь выиграть время, тогда как толпа висела над ним подобно грозовой туче. Наконец он принял навязанное ему решение, но только так, будто сам до него додумался.

Когда он снова заперся от мира и присел, то ощутил себя постаревшим. Выходит, Минхард Прокс выжил, и его показания во многом разнились с историей Плетеных Зверей.

Какая бы страшная судьба ни постигла Скейна в ночь шторма, Звери утаили правду. Скейн опасался за свою жизнь, о чем и написал в письме Лорду-Наставнику Фейну. Возможно, тут и правда имелся заговор против Скитальцев, чтобы хитроплеты вернули себе давно утраченную силу. Возможно, Скейн и правда что-то такое подозревал и прибыл к берегу с расследованием. Логично. О своих опасениях и открытиях он наверняка оставил заметки в дневнике… Будь все иначе, хитроплетам бы не понадобилось уничтожать последние страницы.