Фрэнсис Хардинг - Остров Чаек

– Плясунья, – осторожно сказала Хатин, – этот соглядатай может быть вовсе и не чужаком. Джейз… Джейз считает, что из нашей деревни мог выжить еще кто-то. Тот, кто открыл Джимболи наш потайной путь через гроты. Тот, кто не умер, потому что был готов к нападению. Предатель.

Повисла долгая тишина.

– Если и есть такой, – пророкотала Плясунья, – и если мы его найдем… он твой.

– Мой? – Мраморные плиты обдали холодом голые икры.

– Твой. Что бы ни случилось с Джимболи и ее хозяевами, будет правильно, если имя у предателя отнимешь ты.

Услышанное заставило Хатин замереть, затаив дух. Она чувствовала, как сердце проваливается куда-то в самый низ, к камням среди холодных вод.

– Плясунья… – едва выдавила она из себя шепотом. Как она могла сказать, что «Возмездие» рискует всем ради ничего, и все потому, что Хатин не может себя заставить даже таракана раздавить? Мстители стали ее единственными друзьями, – разве сможет она посмотреть в их бесстрастные глаза, какие были у Эйвен, когда Хатин не сумела придумать способ обмануть инспектора Скитальца? Разве может она обмануть их ожидания? – Я… отниму у предателя имя.

Плясунья положила руку на ботинок Хатин. На мгновение ей показалось, что это – жест признания, братский жест. Однако в следующую секунду ощутила напряжение в позе великанши и услышала то, что первой услышала Плясунья – тихий-тихий скрежет металла от ближайшей двери.

Глаза Плясуньи превратились в две лилово-красные луны. Она почти бесшумно встала, и тут Хатин заметила, что она боса. Нарисованная сеточка вен темнела на ее руках запекшимися ручейками крови.

Великанша нагнулась к стоявшему рядом дивану и, приподняв мягкое сиденье, указала внутрь. Хатин послушно забралась туда и приняла вес сиденья на руки, чтобы не щелкнуло, когда Плясунья его опустила.

В оставшуюся щелочку Хатин увидела, как в залу вошла Смерть в образе человека, окрашенная в полуночно-синий. Она сразу же подумала, что пеплоход пришел за Арилоу и за ней самой, и потому пораженно взирала, как он идет к двери в покои градоначальника.

На полпути пеплоход наконец почуял, что за ним следит Плясунья. Когда он обернулся, та сорвалась с места, так что висевший за ее спиной гобелен всколыхнулся.

В одной руке у нее появилась дубина. Обходя пеплохода по дуге, Плясунья чуть взмахнула ею, и намотанные на дубину кожаные ремни свободно, раскручиваясь по спирали, заструились на пол, являя взору длинный ряд унизывающих деревянный стержень обсидиановых лезвий.

С замирающим сердцем следила Хатин за тем, что удавалось видеть немногим с тех пор, как чуть не истребили хитроплетов, как казнили их жрецов, а храмы оставили в запустении. В стародавние времена отряды элитных воинов с черными перьями носили такое оружие; они тихо возникали из темноты и обрушивались на поселения чужаков, забирая пленников, которых потом приносили в жертву. Обсидиановые лезвия – зубы вулкана, и пролитую ими кровь пьет сама гора.

При виде оружия вокруг темных радужек пеплохода возникли белые кольца. Он был на голову ниже Плясуньи, но его тело, казалось, высасывало свет из тускло освещенного зала. Две фигуры медленно кружили друг против друга: одна мускулистая и величественная, другая – жилистая и смертоносная, как шнур удавки.

Они сошлись, как листья, подхваченные водным вихрем, и Хатин внезапно поняла, за что Плясунья получила имя и почему не имела прочих титулов. Даже в своей быстроте она оставалась безмятежной, легкой и грациозной, точно подводная тварь в родной ей стихии. Она словно исполняла веселый танец. Всякий раз, стоило ей взмахнуть оружием, как воздух между лезвиями начинал гудеть так, словно тысяча людей одновременно издавала походившие на мычание звуки.

Пеплоход исполнял собственный танец, но в своих рывках и резких отступлениях походил на колибри. В каждой руке у него поблескивало по куску металла. Затаив дыхание, Хатин наблюдала за танцем, что был древнее этой залы, древнее герцогов, которым тут воздавали честь.

Пара исчезла за колонной, послышалось шипение, удар и выдох. Когда они снова оказались на виду, один из ножей в руке пеплохода уже не сиял, а по руке Плясуньи струились новые темные ручейки. Только сейчас Хатин припомнила, что, хотя Плясунья и убила в прошлом пеплохода, тот сперва вымок в реке и лишился силы.

Пеплоход сделал короткий выпад; Плясунья вроде сумела уклониться, но тут же низко и гортанно зарычала, а на бедре у нее набухло темное пятно. Когда в одно из стрельчатых окон заглянула луна, стали видны темные следы, что оставляли на белых плитах противники. Пеплоход – бледно-синие, а Плясунья – красные.

И все же, когда пеплоход скользнул в полоску света, Хатин увидела, что размашистые удары Плясуньи не пропадают зря. Зазубренные клинки ее меча не задевали кожу, но рвали одежду, в которой уже красовались прорехи, и лоскуты свисали подобно перьям. Вот почему на плитах оставалась краска. Плясунья проигрывала, зато пеплоход хотя бы вспотел.

В голове у Хатин возник образ: синий человек скорчился под вощеным зонтиком на склоне вулкана, скрываясь от дождя…

За спиной Хатин вдоль стены, футах в десяти над полом, располагалась галерея… На ней были устроены небольшие алтари в честь предков, с подношениями в орнаментированных горшках. Благовония. Вино. Вода.

Стиснув сосредоточенно зубы, Хатин откинула крышку дивана и поморщилась, когда та с тихим стуком ударилась в стену. Чувствуя себя как никогда уязвимой, Хатин выбралась и побежала вдоль стены к деревянным ступеням на галерею. Всякий раз, когда они скрипели под ее ногами, девочка ощущала леденящий укол паники.

Оказавшись наверху, Хатин схватила с маленького алтаря два высоких оловянных сосуда и перегнулась через балюстраду. Где же пеплоход? Может, услышал ее? И сейчас поднимается к ней?

Нет. Плясунья продолжала бой, а неслышная музыка ускорила свой темп. И все же, как бы отчаянно ни хотелось ей этого, танцоры двигались не под галереей – так чтобы сбросить на них два сосуда, зажатые в дрожащих руках.

Прыжок, выпад, и вот, роняя вверенные ему чаши, покачнулся цоколь. Тишина распалась на осколки и разлетелась стеклянными и фарфоровыми звездами по полу.

Привлеченные грохотом, в залу влетели два стражника. Со своего насеста Хатин, словно орел, видела, как они, себе на погибель, вбегают в столбик лунного света, как сгибаются и падают, роняя шпаги. Пеплоход, убивая, едва ли удостоил их взгляда. Все его внимание занимала Плясунья. И он не заметил, как обреченная атака стражников заставила его отступить на несколько решающих шагов, так что он оказался ближе к галерее. Не заметил, как, выгнувшись дугой, льются на него две струи ароматной воды, – пока они не пролились ему на голову и спину.