Вера Чиркова - Потомственная ведьма [litres]

Вампир смолк, скрипнули клыки, вонзились в травяную лежанку мгновенно отросшие острые когти.

– Дарвиль, но это значит, твоей дочери уже семнадцать лет? А ты говорил о ней так, словно она малышка.

– Мы взрослеем позже, она выглядела на двенадцать, но это уже не важно. У меня теперь нет дочери, – хрипло буркнул он и отвернулся, давая понять, что больше разговаривать со мной не хочет.

Эй, вампир! Так, между прочим, невежливо поступать, особенно с женщиной. Бросил рассказ на самом интересном месте, как безответственный автор одного виртуального журнальчика, где я люблю иногда скачать новенькую книжку, и выпал из зоны доступа.

– Она что, умерла? – скорбно поджав губы, гляжу в спутанные белокурые локоны.

Хотя почему-то уверена, что говорил он не о смерти.

– Нет, – помолчав, взрыкнул мой раб. – И скажи своим друзьям, пусть войдут, я их чувствую.

Я тоже их почувствовала пару минут назад, вернее, трава доложила. Только окликать не стала, вот еще! Незачем им знать, что они у меня под колпаком гуляли, у мужчин всегда должна оставаться хоть иллюзия свободы.

– Талм, – позвала я того из гномов, в чьей преданности была уверена полностью. – Чего вы там застряли?

– Уже идем, – как-то непривычно серьезно вздохнул он, и гномы молча прошли под навес.

Атаний беглым взглядом окинул украшающие наше временное пристанище цветы и фрукты и сурово поджал губы. Гарон вообще состроил физиономию проповедника, с которой ходит по стоянкам, а Талм исподтишка посматривал на меня несчастными глазками. Интересно, почему мне заранее не нравится решение, которое они приняли на своем семейном совете? Хотя я даже не знаю пока, в чем оно заключается.

Но бросаться сейчас в расспросы, как морж в прорубь, и не подумаю. Мой жизненный опыт подсказывает, что это будет выглядеть жалко и нелепо. Нет ничего глупее, чем пытаться выяснить у внезапно надувшегося на тебя мужчины, почему это масик обиделся. Не нужно идти на поводу у своего любопытства, желание высказать свои обиды и так распирает оскорбленного индивидуума. Достаточно некоторое время спокойно переждать, объект быстрее созреет до того, чтобы начать разговор первым. А терпеливо выслушав претензии, всегда легко отыскать в его доводах слабое место. Потому что оно там обязательно есть.

Я молча разложила по чашкам салат и подвинула их гномам. А сама устроилась поближе к вампиру, по привычке сунув кончик ногтя в зубы, пытаясь сообразить, как бы поделикатнее вытащить из него объяснение о пропаже дочери.

– Ну что ты сопишь мне над ухом, ведьма? – не выдержал вампир уже через пять минут. – Спрашивай уже, что тебя так мучает?

– Я хочу понять, что такого страшного может сделать ребенок, чтобы родной отец от него отказался?

– И на такой простой вопрос ты так долго придумываешь ответ? – с ядовитой горечью фыркнул он. – Так не мучайся, я тебе объясню. Ребенок должен просто предать своего отца.

Он резко отвернул голову к стене и крепко стиснул руки в кулаки, чтобы произвольно удлиняющиеся когти не выдали его душевной боли.

Ох, вампир, как я тебя понимаю. Думаешь, раз я Бабка-ёжка, то меня никогда не предавали? Ошибаешься, этой чаши не удается избежать почти никому. Но есть одна маленькая тонкость. Иногда, решив, что меня подло предали, и, познав всю бездну черной боли и обиды, я через некоторое время убеждалась, что приняла за предательство более возвышенное чувство. Или простое совпадение событий. Вот только, к великому моему сожалению, пережитая боль от этого понимания никуда не пропадала.

– Знаешь, а это не ответ, – дав ему немного успокоиться, делаю разочарованное лицо. – Я объясню почему. Если про то, что дочь предала, сказали другие…

– Она сама мне в лицо это сказала, – гневно прошипел вампир и вонзил-таки когти в лежанку, яростно измельчая в труху крепкие стебли.

– Ну и что же, что сама? – стараясь не бередить еще кровоточащую в его душе рану, мягко бормочу словно для себя. – Тогда у меня возникает еще больше вопросов. Первый – она сделала это по доброй воле или по указу? Некоторые, например, еще недавно тоже верно служили бандитам.

– Она сказала, что теперь знает мой истинный облик и не желает больше зваться моей дочерью. И что такие негодяи, как я, не имеют права не только на свободу, но и вообще на жизнь, – не поворачиваясь ко мне, сквозь зубы прошипел вампир.

– У, как все запущено! – с сочувствием присвистнула я. – И давно у вас с ней это непонимание? Ну, то есть я хочу сказать, ведь не всегда же она тебя ненавидела? Наверное, было время, когда дочка тебя обожала? Сможешь припомнить, с чего все недоразумения начались?

Вампир посмотрел на меня чуть ли не с ненавистью и снова отвернулся к стене. «Если он будет так вертеться, то у него на шее скоро мозоль появится», – привычно съехидничала я и приготовилась к долгому ожиданию. Но вампир врубался в смысл сказанного мной намного быстрее гномов. Видимо, он и сам где-то в глубинах подсознания все время прокручивал обидную сцену, вновь выслушивая брошенные в лицо, как горсть острых осколков, злые слова дочери.

– Это началось после весеннего бала, – глухо пробормотал он скорее для себя, чем для меня. – Ее выбрали тогда феей цветов, в том году она как-то незаметно стала такой хорошенькой. Лайоф сам возложил Нилине на голову венок феи. Она была очень счастлива в тот день. А потом у нее все не находилось времени со мной поговорить. Раньше мы часто разговаривали по вечерам, я рассказывал ей, как устроен мир, какие народы живут на севере, какие на востоке, она была такой любознательной… до этой весны…

Ох, лишеньки мне. Ну все, диагноз почти ясен. Про народы он ей рассказывал!

А про то, что такое любовь и сколько на свете подлецов, рассказать девчонке, как водится, и не подумал. Мала она еще, видите ли. А что у нее подружки-ровесницы уже в курсе всех тайн и с ней поделиться не забыли, во внимание конечно же не принял. Ну и как мне теперь вампиру объяснить, что на дочку вовсе не обижаться нужно?

– Нужно ее спасать, – вынесла я вердикт.

Изумленный таким выводом вампир уставился на меня ошалелым взглядом.

– Вия, – с недоумением заглянул мне в глаза Талм, уже давно вместе с сородичами внимательно прислушивавшийся к нашему разговору, – ты про кого?

– Про малолетнюю влюбленную дурочку, которой какой-то негодяй, и я даже подозреваю, какой, навешал на уши всякой лапши, чтобы урвать жирный кусочек. В виде замка, десятка деревень и двух заводов. Я ничего не забыла? – оглядываюсь на начинающее темнеть лицо вампира. – Первая любовь – самая доверчивая и безрассудная, а этот красавчик, судя по всему, опытный бабник, и окрутить неискушенную девчонку ему ничего не стоило. Наверняка и жениться пообещал. И, скорее всего, соврал.