Андрей Лазарчук - Опоздавшие к лету [сборник]

Почему-то пришел страх. Как на пороге кабинета зубного врача.

Веки просвечивали розовым.

Глаза открылись не сразу. Не с первой попытки.

Над ним был щелястый потолок из серых необработанных досок. На длинном шнуре висела голая лампочка.

Ноэль наклонил голову набок. Теперь он видел еще и стену.

Стена была из расслоившейся, перепачканной красками фанеры. Листы были прибиты к каркасу из криво сколоченных горбылей. Два почерневших от времени телеграфных столба – на одном сохранились даже перекладины с изоляторами – удерживали это все на себе. На высоте выше человеческого роста между столбами висела толстая и широкая плаха, непонятно на чем держащаяся. На плаху опиралась грубая приставная лестница. Повыше плахи темнели два неровных отверстия.

Он посмотрел в другую сторону.

Здесь стена была совсем рядом, так что видны были пятна грязи на фанере и загнутые острия гвоздей, торчащие из досок. Зато здесь было окно. Заляпанные косые куски стекла, прижатые гвоздями к деревянной раме. Ноэль смотрел в это окно снизу вверх и видел только кусочек неба. В небе зияла дыра, формой похожая на головастика. Вокруг дыры голубая эмаль облупилась, выставив ржавого цвета основу.

– Очнулся, – сказал рядом голос Стаса. Ноэль перевел взгляд туда, откуда пришел голос.

Это действительно был Стас. Только мертвый. Высохшая вяленая плоть облегала кости. Лицо – нарисованное на том пергаменте, в который превратилось настоящее лицо, – неподвижно улыбалось. Глаза сухо поблескивали. Кто-то другой был за этими глазами.

– Слава богу, – сказал другой голос, и другой мертвец встал рядом с первым. Джиллина. Лица у него не было, и узнал его Ноэль только по оперкостюму, сметанному из бумажной мешковины серо-синего цвета, и по голосу, высокому и нервному. – А мы уже не знали, что думать. Совершенно целый, а без реакции… Супер, ты слышишь?

– Слышу, – одними губами произнес Ноэль. – Слышу.

– Ты как, в порядке? – тревожно спросил Стас. Лицо его не переставало улыбаться.

– В порядке…

Звуки, выходящие из его губ, казались совершенно инородными окружающему. Будто невидимые пузыри отрывались и уплывали.

– Вито… где?

– Здесь Вито, здесь. Только он в сопоре. Томаш с ним возится. Говорит – многослойка. Этот Микк – молодец. Пуля в бедре, пуля между ребер – а Вито дотащил. Молодец. Ты сам-то помнишь, что с вами было?

– Нет, – сказал Ноэль, подумав. – Меня проверяли?

– Чист как младенец, – сказал Стас. Ноэлю показалось вдруг, что из-за его плеча на миг выглянуло что-то лоснящееся и тут же спряталось.

– Хорошо. – Ноэль закрыл глаза. Так было легче. – Чем эта затея с Кипросом кончилась?

– Убили его. Эти, которые тебя везли. Прямо в лоб. – Голос Стаса.

– Мы его забрали, – добавил голос Джиллины. – А тех оставили.

– Не уследил я. – Голос Стаса виновато дрогнул. – А он неопытный – выскочил, побежал… Ты его хорошо знал?

– Вместе росли, – сказал Ноэль. – В одном дворе.

– Я понимаю, – сказал Стас. – Я знаю, что ты чувствуешь. Но я не успел. Даже подумать не мог, что он побежит…

Ноэль открыл глаза. Стас по-прежнему улыбался.

– Позови Вильгельма, – зачем-то сказал Ноэль.

– Он дежурит на эрме.

– Посиди за него…

Стас повернулся и пошел. Со спины он казался более живым. Джиллина не шевелился. Ноэль перевел взгляд на него, и он тут же стал поправлять свой бумажный мундирчик. Ну чего ты тут топчешься, хотел спросить Ноэль, но не спросил.

Появился Вильгельм. Шагов его не было слышно. Он всегда ходил бесшумно, и лишь теперь Ноэль понял почему: Вильгельм был матерчатой куклой, набитой чем-то легким. Лишь голова его была пластмассовой головой манекена.

– Что, Ноэль? – спросил он, не открывая тонкогубого рта. – Ты меня звал?

– Да. Хочу тебя попросить… тебя попросить… – Господи, надоумь, о чем я должен его попросить, о чем? Ноэль закрыл и тут же открыл глаза. – Запиши имена, я боюсь… забыть… Запиши: Гейнц Гроссбландер… Ларс Игнацио… Максим Крэгг… Запиши…

– Я записал, Ноэль. Кто это? Поискать их?

– Это мое. Лично мое. Дело.

– Как хочешь. Это все? Ты за этим меня звал?

– Нет. Как «черный шар»?

– Никак, – заметно помедлив, сказал Вильгельм.

– Слушай меня внимательно. Мы не контролируем еще один канал поступления информации. Через обоняние. Этот синий кодон-сборщик…

– Знаю, Ноэль. Томаш допер до этого.

– И… что?

Вильгельм не ответил. Он мягко потрепал Ноэля по плечу, повернулся и пошел прочь. Он шел походкой мультипликационных кукол: каждое движение состояло из десятка статичных поз, сменяющих одна другую почти – почти – неуловимо.

– Вильгельм! – позвал Ноэль. Но Вильгельм не вернулся.

Мертвец Джиллина возобновил свои бессмысленные прихорашивания. Ноэль отвел от него взгляд: Джиллина замер. Стой так, подумал Ноэль. Теперь надо было сделать то, что делать было особенно страшно: посмотреть на себя. Тело свое он чувствовал, однако инстинктивно – или это было внушение? – опасался делать какие-нибудь движения. Но ведь надо когда-то начинать, подумал он. Для начала – поднимем руку…

Он почувствовал, что его правая рука шевельнулась и легла ладонью кверху.

Поднимаем…

Нет, рука лишь напряглась, силясь развернуться еще больше – ладонью наружу.

Понял.

Он сделал усилие в том же направлении – развернуть ладонь, – и рука тут же взлетела вверх и упала за головой.

Уже кое-что…

После нескольких попыток ему удалось поднять руку из-за головы и задержать ее напротив лица.

Он был готов ко всему – кроме того, что увидел. Это была его рука. Просто испачканная чем-то, не вполне еще послушная – но ничуть не изменившаяся. Небольшая кисть, коротковатые пальцы с квадратными ногтями, сине-розовый шрам от недавнего ожога… Ноэль перевел взгляд на Джиллину. Тот вновь ожил, поправил ремень, спросил:

– Я тебе пока не нужен?

– Нет, – выдохнул Ноэль.

– Если что – позови. Я тут рядом.

Ноэль, скосив глаза, смотрел ему вслед. У Джиллины было что-то не в порядке с походкой. Прямое туловище уплывало, а ноги подволакивались за ним, не всегда касаясь пола. Ноэль снова посмотрел на руку. Рука тряслась, и он не знал, что нужно сделать, чтобы остановить ее. Рука тряслась все сильнее и сильнее.

Все силы уходили на то, чтобы не закричать.

Потом вдруг поднялась левая рука, обрушилась сверху на правую и прижала ее к груди. Ноэль чувствовал, как медленно затухают судороги и толчки.

Откуда-то пришел холод.

Я чист, подумал Ноэль. Стас сказал, что я чист. И Меестерс говорил что-то подобное. Он говорил, что меня надо заново учить видеть. А это значит… это значит…

Это значило только то, что сейчас он видел мир таким, каков он есть.

Холод усиливался.