Андрей Лазарчук - Опоздавшие к лету [сборник]

– Нет, – сказал Шанур. – Это не подло. Когда убили полковника и Эка, а меня оглушили и заперли в подвале, я точно знал, что я должен делать, – я должен был ходить и объяснять всем, кто и в чем виноват и что главное сейчас – это оставить правду обо всем, что здесь происходит. Я научился говорить и находить самые нужные слова, но потом они отворачиваются – хотя и соглашались со мной и говорили, что за меня и за правду пойдут в огонь и в воду, – но они отворачиваются, и все продолжается, как шло, хотя каждый из них считает, что теперь-то он горой стоит за правду и будет стоять до конца, понимаешь? Каждый стоит горой за правду, но все равно позволяет твориться лжи и позволяет делать с собой что угодно, я давно перестал понимать это – просто привык. Каждый по отдельности – борец за правду, а все вместе – глина, лепи из нее…

– Дурак, – сказал Армант. – Тебе надо было три месяца отираться меж них, чтобы понять это?

– Да, – сказал Шанур. – Три месяца и одиннадцать дней…

– А я, наверное, умру скоро, – сказал Армант. – Уже волосы выпадают.

– Из-за этой бомбы? – спросил Шанур.

– Да, из-за дыма. Говорят, кто его вдохнет – уже все. И знаешь – совсем не страшно. Только очень жалко. Особенно как о родителях подумаю…

– Я вот тоже.

– Тебе лучше.

– Конечно лучше. Моя мама всегда твою жалела, говорила: не дай бог с Ивом что-нибудь случится, Франсуаза не переживет.

– Помнишь, когда лазали по скалам и вы думали, что я струсил?

– Глупые были. Ты мне тогда правильно врезал.

– Я бы тебе и сейчас врезал, да сил нет.

– Найдутся, врежут, ты не думай.

– Я ничего, – сказал Армант, откидываясь на подушку. – Просто зря ты это…

– Наверное. Петер, я похож на сумасшедшего?

– Слегка, – сказал Петер.

– Это плохо. Сумасшедшие вызывают жалость или брезгливость, а надо другое…

– Эх ты! – сказал Армант, глядя в потолок. – Вера им нужна. Просто вера. Заставь себе поверить – и за тобой пойдут. Юнгман и генерал пообещали им победу, скорую победу и славу, саперы поверили – и вот он, мост. Придумай что-нибудь хорошее и заставь их в это поверить, убеди – они мигом продадутся тебе душой и телом, причем учти: продадутся в кредит без начального взноса. Сейчас как раз кризис, в скорую победу никто уже не верит. Попробуй. А твоя правда – это не товар. Что им от правды – теплее станет? Думай, Христиан…

– Нет, Ив, – сказал Шанур, покачав головой. – Это не выход. Это кружение в той же плоскости.

– А ты желаешь подняться над плоскостью?

– Да.

– Поднимая себя за волосы? Или взмахивая руками и громко жужжа?

– Как-нибудь.

– Хорошая программа: научиться подниматься над плоскостью, потом летать, потом научить летать саперов, построить их в клин и улететь в жаркие страны…

– Хорошая, Ив. Самое забавное, что ты почти угадал.

– От тебя несет покойником. Боже мой, как от тебя несет…

– Я жалею, что начал всю эту возню… но надо было выбирать, и почему-то выбралось это. Теперь надо продолжать… надо заканчивать.

– Их не расшевелить, – сказал Армант.

– А вдруг? – невесело усмехнулся Шанур. – Бывают же на свете чудеса. Потом жить – и думать всю жизнь, что мог попытаться, но не попытался.

– Или не жить, – сказал Армант.

– Или не жить, – согласился Шанур. – Это тоже выход.

– Это не выход, – сказал Армант. – Я даже не знаю, что это. Просто очень жалко – лета уже не будет.

– Ну что ты! – сказал Шанур. – Вот увидишь, все обойдется.

– Зря ты это говоришь, – сказал Армант. – Очень мало шансов.

– Мало, но есть, – сказал Шанур. – Только не сдавайся.

– Не получится, – сказал Армант. – Я уже тряпка. Эта штука сначала превращает человека в тряпку, а потом уже, обезоружив… Гадость.

– По-моему, ты неплохо держишься, – сказал Шанур. – Правда он неплохо держится?

– Правда, – сказал Петер.

– Тоже мне, – сказал Армант, – утешители нашлись.

– Вовсе я тебя не утешаю, – сказал Шанур. – Я говорю, что ты просто раскис заранее.

– Иди-ка ты, дружище, знаешь куда? – сказал Армант. – Раскис не раскис… Сам-то – сопли по витрине развозишь. Туда же: не сдавайся…

– Я не говорю, что мне тяжелее, – возразил Шанур. – Мне просто по-другому.

– Я бы с тобой поменялся, – сказал Армант.

– Хитрый, – сказал Шанур. – Свое дело ты сделал – теперь хочешь мое у меня перебить?

– Твое – у тебя… Жаль, что тебя не оказалось тогда рядом. Сейчас бы лежали вместе… и сейчас, и потом…

– Жаль, – сказал Шанур. – Правда жаль. А ты помнишь, как я учился ездить на мотоцикле?

– Помню, – сказал Армант. – У меня до сих пор этот шрам чешется. Жаль, что ты тогда ничего себе не оторвал. Мне бы сейчас спокойней было.

– Такова воля Божия, – сказал Шанур, передразнивая кого-то, оба засмеялись, и тут Армант закашлялся, надрывно и долго, посинел лицом, задыхаясь, и Петер пытался отпоить его водой, а Ив не мог ее проглотить, так его скручивало кашлем, потом он все-таки перевел дыхание, и, когда он откинулся на подушку, Шанура уже не было в блиндаже.

На просмотр готового фильма допущен был только генерал. Петер, естественно, управлялся с проектором и волей-неволей должен был находиться здесь же – правда, он был доверенным лицом (пардон: он был лицом, облеченным доверием; в тонкостях канцеляризмов разобраться, пожалуй, потруднее, чем в эпилектике морганизмов Шарля Вержье); разумеется, присутствовал автор. И так, втроем, при закрытых – и охраняемых – дверях, они смотрели готовый фильм – готовый, законченный, оставалось лишь подклеить конец, который будет снят летом, и не здесь, а на южном фронте.

Петер смотрел фильм. Титры. Название: «Мост Ватерлоо». Фронтовая кинохроника. Инженер Юнгман со своими размышлениями, офицеры и генералы, генерал Айзенкопф и полковник Мейбагс (которые на самом деле подполковник-адъютант и настоящий генерал Айзенкопф), потом начальные кадры строительства, которыми мог бы гордиться любой бутафор-профессионал, настолько натуральны были декорации, потом трудовой энтузиазм саперов; и воздушные налеты – не такие, правда, как на самом деле, но все же взрывы пиропатронов, снятые рапидом, на экране вполне сходили за взрывы бомб, а обломки самолетов, облитые бензином и подожженные, горели так же, как горели уже один раз. Шли отлично сыгранные сцены с диверсантами, и офицер-кавалергард, один из главных героев фильма, стоял с пистолетом на фоне горящей электростанции (элементарный кинотрюк с наложением двух кадров – так называемая «блуждающая маска»); не было ни изменников, ни судов. Мост, достроенный до конца, упирался в противоположный берег, изгибался плавной дугой, и по нему шли танки, много танков, и ни у кого не могло оставаться ни малейших сомнений, что это – конец войне, победный, славный конец. Все было снято отлично, и Петер кусал губы, видя, что накладок практически нет, все правдоподобно, и полковник Мейбагс, появляющийся то тут, то там, был обаятелен, особенно в поварском колпаке, разливающий суп в солдатские котелки, – нет, господин Мархель был мастером своего дела. И, почти физически ощущая затягивающую гладкость происходящего на экране, Петер заставлял себя помнить о без малого четырех сотнях коробок с кинолентой, разбросанных среди саперов и спрятанных ими в тайничках, и о главном своем тайнике, где есть отличные вещи, которые когда-нибудь взорвут, как мины, эту добротно сработанную ложь.