Ирина Котова - Королевская кровь. Огненный путь [litres]

Макс побыл там еще немного, выбрался за стены храма, кое-как прошел сквозь базар, купив на заработанную утром монетку сладкую лепешку, и через несколько узких и грязных переулков остановился на берегу серого моря. Здесь стало полегче – какое-никакое, а открытое пространство. Здесь даже отклик Источника ощущался сильнее – и Макс проверил морок на глазах и спине, умылся соленой водой, подняв облачко ила, посмотрел на гниющие остовы домов и направился за казармы, в харчевню. До завтра он потерпит. Немного осталось.

Венин что-то резала на столе рядом с другими женщинами. Увидев его, быстро высыпала овощи в котел, помешала, из другого положила ему уже готового рагу. Синяк на ее лице заметно посветлел, ушла опухоль. Удивительная мазь. Да и вообще, сколько здесь уникальных растений, какое поле для исследований!

– Ты ела? – спросил Макс. Он так надышался дрянью в храме, что вид еды вызывал отвращение.

Женщина кивнула, оглянулась на других служанок. Те даже перестали резать – опять шептались и поглядывали на них.

– Тиебе-е, – промычала она, показывая на тарелку.

В кухню зашел Якоши, и женщины поспешно снова принялись за работу. Макс прихватил тарелку, пошел в зал. Якоши плюхнулся на стул рядом с ним. Судя по благодушию, он хотел поболтать.

– Был в храме, деревенский?

– Был, – коротко ответил Тротт, неохотно глотая варево, которое оказалось довольно вкусным.

– Как тебе?

– Никогда такого не видел, – пробурчал Макс, жалея, что не может изобразить дурацкий восторг. Но, видимо, хозяин решил, что его малословие – от ошалелости красотами и божественным величием, потому что добродушно захохотал: затрясся его живот, подбородок.

– То-то же! Голубей резал?

– Их, хозяин.

– А мои-то дуры решили, что ты Венин собираешься богам отдать. Боятся тебя. Жалели ее со вчерашнего дня. Бабы, что с них взять? Не знают: кто в храме служил, того в жертву не приносят.

– А как она попала к тебе? – поинтересовался Тротт.

– Как-как, – Якоши сплюнул на чисто вымытый пол. – Они как стареют, из невестиного возраста выходят, их за бесценок на торг выставляют. Зачем богам перестарки-то? Вот и купил. Чистенькая была, – он сладострастно зажмурился, – потом подурнела, ну так и я уже наелся.

– Сколько же ей? – с тяжелым предчувствием поинтересовался Макс.

– А я помню? – удивился хозяин харчевни. – То ли восемнадцать, то ли девятнадцать. Говорю же, перестарок. Рабынь в храм берут, как первую кровь роняют, лучших отбирают. Семье выкуп дают. Самый невестин возраст, а сейчас кому она нужна? Только тебе, дураку, и сгодилась.

И он снова захохотал, хлопнул Макса по плечу.

– Ты вот что, странник. Послушай меня. Дерешься ты чудно, но умело. А мне, понимаешь ли, серебрушку этим пьянчугам отдавать жалко, а за меньшее дурь тешить не станут. Поучаствуй в бое сегодня, а? Я тебе половину отдам. А хочешь, нож отработаешь? Будешь побеждать – человеком здесь сделаю. Все тебя знать будут! Ну что, согласен?

– Подумать надо, – сказал Макс медленно. – Если убьют меня, что с бабой будет?

– Да не трону я ее, – досадливо отмахнулся хозяин – глаза его горели азартом, – будет работать как работала, ну, со мной кровать делить, не убудет. Другим не дам! – поспешно добавил он, видя, как сузил глаза собеседник. – Да и с чего тебя убьют? Постараешься – и мне деньгу сбережешь, и сам разбогатеешь! Ну, чего думаешь? Запала она тебе в душу, эх, баба! В грязи, а выгоду нашла! Ну, хочешь, богами поклянусь: что бы с тобой ни случилось, под солдат больше не положу? Будет работницей у меня, кормить буду, не выгоню!

– Хочу, – кивнул Макс, чувствуя себя омерзительно. И Якоши поднял руку и произнес слова клятвы.

В каморке Тротт снял куртку и упал на пол – отжиматься. Здешнее тело было слабее, хоть и выносливее. Затем, насколько позволяло пространство, начал повторять уроки Четери – закрыв глаза, вдыхая и выдыхая, будто не в грязной Лакшии он был, а на своей чистой полянке среди живых деревьев.

И в конце урока, когда непривычное тело просто вопило о передышке, с изумлением обнаружил в руках туманные, словно прозрачные, но четко видимые клинки, Дезеиды.

Ближе к вечеру в каморку проскользнула Венин. Макс, задремавший на топчане, открыл глаза – она поспешно скидывала рубаху. Сел, заметив на полу горшочек с мазью, потянулся к нему, но его опередили. Венин встала перед ним на колени, зачерпнула мазь.

– Яа-а-а, – сказала она сдавленно.

Он закрыл глаза – руки у нее были осторожными, ловкими. Она домазала – и легко, пугливо коснулась его волос рукой. Проскользила по плечу, взяла ладонь, положила себе на грудь. Сама потянулась к его штанам.

– Яа-а-а сильныяа-а-а, – проговорила служанка убеждающе, снова заглядывая ему в глаза и пытаясь развязать тесемки, – мныога-а-а работы-ы-ы мы-ы-ыагу дие-е-ела-а-а-ать…

Она закашлялась. Макс покачал головой, отвел ее руки. Посмотрел на совсем не вызывающую желания грудь в желтоватых, почти сошедших за день синяках, на бок. Прикоснулся к нему.

– Больно еще?

Она кивнула, расстроенно опуская глаза. И он набрал в ладонь мазь, начал смазывать ее; женщина молчала, вздыхая и совсем по-детски надувая губы. Закончил, коснулся низа живота.

– Здесь как?

– Ние-е-е бо-о-оли-и-ит, – четко выговаривая звуки, сказала Венин. – Мыа-а-а-азь хоро-о-о-оша-ая.

Поднял руку к тонкой шее.

– Почему ты плохо говоришь?

Она опять вздохнула. Показала на ладонь с клеймом. Сделала знак, будто пьет что-то, – и схватилась за горло.

– В храме чем-то поили? – догадался он.

Венин кивнула. Он похлопал по топчану.

– Ложись спать. У меня в мешке лепешка, захочешь есть – возьми ее.

Женщина послушно легла и закрыла глаза.

Макс вернулся среди ночи, озверевший от смрада, гогота и крови: он дрался, сбивая кулаки и пропуская удары, и каждый следующий противник, позарившийся на серебро, вызывал в нем еще более сильный приступ ярости, – и он ломал руки, носы, отбивал почки, сносил телами столы, вызывая кровожадный рев и топот наблюдателей – и отработал-таки и клятву Якоши, и свою половину серебрушки. Пригодится в дороге.

Болела челюсть, болели ребра, и колени, и кулаки, в крови кипел адреналин – Тротт выхлебал чуть ли не полведра воды и просто рухнул на топчан, закрыв глаза.

И рыкнул на женщину, вновь потянувшуюся к нему, – потому что сейчас его полоснуло желанием. Венин замерла, сжавшись, и Макс перевел дыхание.

– Не лезь, – просипел он, – я сделаю тебе больно. Не надо.

– Ние-е-ет, – уверенно сказала она и взобралась на него верхом. – Ние-е-е болиеи-и-ит… Яа-а-а-а умие-е-ею-ю-ю… да-а-а-а?

Пальцы ее распахнули куртку, забрались под рубаху, прошлись под обмоткой. И потянули вниз штаны. Макс перехватил ее руку, сжал, приподнялся, тяжело дыша. В висках стучала кровь.