Виталий Храмов - Катарсис. Наследие [litres]

Белый провел рукой по свежему шраму на животе. Да. Здоровым. И – живым. Юноша, сморщив нос, натянул вонючую рубаху. Сколько дней уже не только в одном и том же, не помывшись, а еще и не снимая брони!

Да! Броня! Чем же, кем же теперь чинить Броню Стража? Кто сможет повторить утерянное мастерство?

Белый провел пальцем по пробоине в латах, порвал рукой Полог Молчания и пошел дальше, осторожно наступая меж спящих вповалку, в обнимку людей.

Устроили свальный грех! И Белый даже знал, кто это все устроил. Первая брачная ночь у них, понимаешь! Маг крови, на неожиданном моральном подъеме от радости – в мастерстве запрыгнувшая на недостижимую ей прежде ступень повелителя магии, провела какой-то свой ритуал, отчего у всех проснулась необузданная похоть. Но проведено все было очень тонко, мастерски. Незаметно. Как само собой произошедшее.

Когда Белый перешагивал очередную парочку под плащом, край материи сдвинулся, показался хитрый – хоть и сонный – глаз Корня, вверх взметнулась его рука, зацепив длинный локон цвета безлунной ночи. Белый хлопнул по этой ладони своей рукой.

Корень выручил его. Буквально из-под Белого вытащил эту обезумевшую от желания черноволосую, хоть и жгуче красивую, но – девчонку. И что самое удивительное для Белого было во всем этом, что Синька не только не ревновала, а сама подсовывала девочку под него. Чуть ли не своей рукой заправляла, заряжала этот самострел… И если бы не хитрый проныра-циркач – так и было бы.

Белый прошел дальше, а Корень за его спиной сел, мотая головой. И косо смотря на открывшиеся изгибы молодого женского тела, на темно-красный сосок на высокой, упругой, но еще девичьей, развивающейся груди, взметнул плащ, вновь накрывая парочку.

Белый остановился. Вот они – виновники этого разгула страсти. Даже Пологом Молчания не накрылись, бесстыдники. Марк спит на спине, его с двух сторон обнимают молодожены. Белый прошел дальше, с трудом отведя взгляд от схождения ног Воронихи, лежащей на боку, закинув колено на переплетенные ноги Марка и Ниса.

Все же воздействие на всех было очень тонким, мастерским. И если бы Белый не был обучен распознавать такие манипуляции, то так ничего бы и не заметил. Конечно же на него это тоже повлияло. Знать, что на тебя воздействуют, вовсе не значит – избежать воздействия. Это Дракон-Соколенок-Цыпленок мог теперь совсем не напрягаться, обретя Венок. А Белый должен был держать ухо востро. И он держал. И распознал воздействие на низкие, даже – низменные, но глубинные чувства. Воздействие многосоставное. Распыление каких-то паров, тонко-неуловимых, особые слова, произнесенные особым образом в песнях, что пели Воронихи, их слабые магические потоки, настолько тонкие, что даже Синька, маг, ничего не почувствовала. Только крепче вжималась в бок Белого.

Белохвост сначала напрягся, возмущенный, не терпящий никаких манипуляций с собой, не способный защититься от таких воздействий другим способом, кроме распознания и – ярости.

Но потом он посмотрел вокруг. На людей, что выжили в этот безумный день. И подумал, что Ворониха права. И этот ее шаг – благо. Люди находились за гранью разумного. Они уже простились с жизнью. И не раз. Перенесли моральные и психические нагрузки, в несколько раз превышающие всякую грань человеческого. И людям нужны были отдохновение и выход для чувств.

Иначе будет куча проблем и бед. Начиная от сдвигов сознания, как у Госша, придумавшего этих Безликих и их мутный Обет, или – крещение кровью, другой, не менее безумный Обет. А могла и начаться резня – все против всех. Или еще хуже – апатия, от выгорания души.

И увидев, как похотливо заблестели глаза людей, какими глазами на него смотрела Синька, как смотрела, к сожалению, и эта – чернявая, Белый сел тогда обратно, на зад – ровно, и расслабился, пустил дело на самотек. И вот во что это вылилось!

Марк – с его обостренным, болезненным чувством права, чести – спал сразу с двоими молодоженами. Ворон дрых под растрепанными Безликими. Маги, крестоносцы, воины, знать, Матери Милосердия – все вперемешку. И это могло породить сословные распри.

«А могло и не породить!» – пожал Белый плечами, дошел до дозорного, на темной одежде которого еще угадывался белый крест, кивнул ему, поежился на свежем, утреннем, сыром после ливня, ветру, пронзившем его насквозь – в тонкой, пропоротой и окровавленной рубахе.

– Как тут? – тихо спросил Белый.

– После вчерашнего – скука. Только пару раз смог достать до забредших Бродяг, – махнул рукой дозорный.

– Ты когда сменился? – спросил Белый.

– Я не менялся, командир, – дозорный виновато пожал плечами, – всем стало как-то не до меня, а мне – не до этого.

– Это как так? – удивился Белый.

Дозорный снял шлем, наклонился и убрал волосы, показывая широкий шрам на голове, тянущийся от затылка к шее.

– Выжил чудом. Потому и крест ношу. Только детей у меня не будет. И не тянет, – воин улыбнулся.

– Сожалею, – опустил голову Белый.

– Не надо, командир. Дети есть. Были. Свои дети выросли. А что больше не будет? Так даже проще – обет выполнять. Мир наш – пуст. И пусть я не могу его заполнить детьми, я могу быть щитом прочим детям. Тебе. Магу Жизни.

Белый положил руки на плечи воина, долго смотрел ему в глаза, то ли пытаясь прочитать по этим глазам душу воина, то ли запоминая это лицо, потом крепко обнял воина, отстранился, поклонился:

– Благодарю тебя за твое служение.

Воин поклонился в ответ:

– Премного благодарен за подобное почтение, командир.

Белый удивился еще больше.

– Ты знатный? – спросил он.

– Какое это имеет значение? Все это осталось там, в прошлой жизни. Наследники уже взяли мои земли в свое Право Владения, поделили казну, жена нашла нового сожителя, дочери вышли замуж. Теперь я живу для себя. Служу. Теперь мой долг – только перед своей совестью.

– Как величать тебя, брат по кресту?

– Нестоян я. Нест.

Белый усмехнулся.

– Язвительное имя себе выбрал ты, Нест.

– Гордыня меня обуяла, командир. А она – смертный грех. Потому и пал я от рук близких своих. Мой же Старший Топор меня в затылок и порешил. И если честно – за дело. Если бы мимо Матери не проходили, так бы и помер – ничтожеством. Вот теперь и расплачиваюсь за грехи, чтобы детям моим моя доля не перешла, чтобы боги их за мое не покарали. А имя? Напоминает мне, что гордыня до добра не доведет.

– Мудро, Нест. Но, боюсь, что словами своими ты завершил свою службу самому себе. Мне нужна твоя служба.

Нест поклонился.

– Я уже принял обет Служения Чести твоим детям, командир. Кровью врагов принял кровный крест поверх белого креста. Не заставляй меня ждать, – сказал Нест и улыбнулся. – И… не умирай больше.

– Не могу тебе этого обещать, брат. Тут как Триединый положит, – отмахнулся Белый, передернув плечами. – Зябко. Пойду, пришлю кого-нибудь сменить тебя.