Владимир Лещенко - Тьма внешняя

Матвей в ответ пожал плечами и пробурчал полупрезрительное «нет».

– А из лука? – вновь задал Владислав вопрос.

– В детстве умел, теперь – не знаю. Давно не пускал стрелы.

– Да, конечно. Я по себе знаю – шляхтичи такое оружие не уважают, – пожал Владислав плечами.

– Но всё равно же у нас лука нет, – с глухим раздражением возразил русин…

– Всё равно, – меланхолично согласился силезец.

– А языки ты какие знаешь? Вопрос сперва удивил Матвея.

– Ну, по-алемански могу немного…

– А латынь? – поинтересовался Владислав.

– Нет. Два десятка слов разве. Отец как-то нанял монаха бродячего, чтобы обучать меня, но быстро выгнал, когда он меня в латинский раскол перекрестить захотел… Матвей осекся, вспомнив, что говорит с приверженцем именно этой веры. Но Владислав лишь саркастически ухмыльнулся, в ответ на столь неуважительное высказывание о его религии.

– А еще что-нибудь знаешь?

– По-венгерски говорю…

– Значит, ты умнее меня. Я пробовал как-то давно научиться мадьярскому, да ни слова не запомнил. Может, ты и грамоту знаешь?

– Только русскую, – молвил тот, сосредоточенно ковыряя землю острым носком сапога темно синей кожи.

– Ладно, – одобрительно молвил силезец, – Это хорошо, что ты германскую речь понимаешь; идти-то нам придется как раз через немецкие земли… Черте что там творится, – озабоченно протянул Владислав.

Путь продолжался.

Они по прежнему почти не говорили. Владислав, должно быть, думал о чем – то своем, а Матвей… Матвей напряженно вспоминал, снова и снова то, что давало ему надежду на победу в предстоящей схватке с силами Врага Рода Людского., что давало ему надежду одолеть адский кошмар.

…Случилось это на третий месяц его пребывания в Буде. Он уже обвыкся тут, узкие извилистые улицы и готические соборы уже не задевали его взор непривычным, так отличным от городов его родной земли обликом, а латинский крыж на церквах не вызывал желания сплюнуть.

Он уже освоил сотню с лишним слов на языке заносчивых мадьяр, и поднаторел в немецком. Успел подраться на саблях с половцем, высказавшимся насчет русской храбрости, и победил – обезоруженный куманин, хваставший, что его предком был хан, разоривший Киев, был вынужден просить прощения. [46]

Но здешняя жизнь не переставала еще изумлять его.

Теснота, в которой рядом с дворцом какого-нибудь магната торчали крошечные грязные хижины, забитый, падающий на колени перед господами нищий простой люд в лохмотьях – не холопы, а вроде как и свободные.

Харчевни и кабаки, открытые всю ночь, откуда от темна до темна слышались вопли пьяниц, нестройные песни и смех продажных женщин, которые у него дома таились по заулкам и задворкам.

Наблюдать эту жизнь было и странно, и интересно.

И вот, прогуливаясь уже в предзакатные часы по старому городу, в одном из узких переулков, где и двоим-то непросто разойтись, очи его узрили нечто, заставившее вмиг напрячься.

Двое головорезов в рванье, приставили к груди и горлу длинного худого парня в лекарской шапочке острия устрашающего вида кинжалов. Третий, державший нож в зубах, снимал с него пояс с кошельком.

Собственно говоря, русину Матвею были безразличны шалости венгерских лихих людей.

Но боярин Матвей Олексич, воин в девяти коленах, которого с раннего детства учили, в чем состоит долг знатного человека, не мог пройти мимо.

Засвистев (бить в спины даже разбойников он счел бы зазорным) Матвей обнажил меч, устремился в переулок.

Обернувшись, все трое уже в следующую секунду быстрее ветра рванулись прочь.

Позже он узнал в чем дело. Благодаря недавно купленному красному суконному плащу его приняли за мадьярского дворянина, а с этими потомками Атиллы грабители предпочитали не связываться даже с пьяными.

Но тогда он даже с каким – то сожалением проводил взглядом удирающих выродков. То, что враг бежал, не приняв боя русин, уже успевший усвоить кое-какие местные привычки, готов был воспринять едва ли не как личное оскорбление.

Матвей перевел взгляд на жертву грабителей.

Пошатываясь, тот все еще стоял, привалившись к стене, держась за живот, куда его, должно быть, двинули покушавшиеся на его добро.

– Вы спасли мне жизнь, благородный витязь, – пробормотал, поклонившись, спасенный. Венгерская речь его звучала с сильным акцентом. – Не будь вас, они бы забрали мой кошелек и одежду, а меня наверное зарезали бы как барана, – он провел рукой по шее, где медленно наливался каплями крови след от лезвия ножа, слишком плотно прижатого к коже. Не знаю даже, как вас отблагодарить…

– Не стоит оно благодарности, – покровительственно бросил Матвей, – я даже мог бы меча не обнажать: этих крыс я бы пинками разогнал.

Тут он если и преувеличил, то не сильно – среди умений старинной боевой науки, преподанной ему одноглазым Журом – бывшим сотником дедовой дружины, было и искусство боя безоружного с оружным.

– Если вам, или кому-то из тех, кто вам дорог понадобиться искусный лекарь, то я с радостью приду на помощь, – сообщил спасенный уже по-русски.

– Как ты догадался? – Матвей был глубоко изумлен, хотя и обрадован одновременно.

– Просто, ты, уважаемый, говоришь по-угорски, как обычно говорят люди славянского племени, а на твоем поясе русский меч, – чуть поклонившись, пояснил спасенный.

Так Матвей познакомился с Карелом Франчеком, врачом и алхимиком, как и русин, совсем недавно прибывшим в стольный град королей Венгрии.

Он уступил его настойчивой просьбе, согласившись стать его гостем, и прошелся с ним к его недалекому дому, тем более что разбойники могли оставаться где-то поблизости.

Делать ему все равно было нечего, и потом – за все это время он впервые встретил человека, прилично говорящего на его родном языке.

Обитал его новый знакомый на почти такой же улочке, где едва не стал жертвой грабителей, в небольшом – в три окошка домике под плоской черепичной крышей.

Низенькая квадратная комнатка, облицованная изъеденными червями дубовыми панелями, была одновременно жилищем и рабочим местом хозяина.

Усадив гостя за чистый стол, чех вышел на пять минут, сославшись на то, что ему нужно предупредить служанку, живущую в соседнем домишке.

В его отсутствие Матвей с любопытством и некоторым недоумением озирал место, где оказался.

Замысловатый змеевик, выполненный из свинцовой трубы, не иначе в подтверждение названия украшенный на выходе разинутой драконьей пастью. Перегонные кубы. Вытяжной колпак тронутого ярью медного листа над небольшой печью, сделанной целиком из обожженной глины, как большая корчага. Какие-то непонятные предметы на столах и подоконнике. А на полках было очень много книг – штук двадцать тридцать, если не тридцать.