Глен Кук - Хроники Черного Отряда: Черный Отряд. Замок Теней. Белая Роза

Лейтенант говорит, что по ночам она плачет во сне. Он не знает почему, но подозревает, что дело в Вороне.

Я расспрашивал ее о тех годах, что они провели без нас, но она не отвечает. У меня сложилось впечатление, что она испытала печаль и жестокое разочарование.

Теперь она отбросила старые заботы и обернулась к Следопыту и его дворняге. За ними ежились в предвкушении те, кого Эльмо поймал у обрыва. Их очередь была следующей, а репутацию Черного Отряда они знали.

Но мы не дошли до них. Даже до Следопыта с псом Жабодавом. Дозорный опять завопил, объявляя тревогу.

Это начинало надоедать.

Когда я заходил в кораллы, всадник уже пересекал ручей. Плескалась вода под копытами загнанного, взмыленного коня. Эта лошадь уже никогда не будет бегать как прежде. Мне жаль было видеть, как губят скакуна, но у всадника была на то веская причина.

На самой границе безмагии метались двое Взятых. Один швырнул лиловый разряд, который растаял, не достигнув земли. Одноглазый кудахтнул и сделал непристойный жест.

– Всю жизнь об этом мечтал, – пояснил он.

– Ох, чудо чудное! – пискнул Гоблин, глядя в другую сторону.

С розовых утесов сорвалась и ушла ввысь стая огромных исчерна-синих скатов – около дюжины, хотя сосчитать их было трудно: они постоянно маневрировали, чтобы не отнять у соседа ветер. То были великаны своей породы – футов сто в размахе крыльев. Поднявшись достаточно высоко, они начали парами пикировать на Взятых.

Всадник остановился, упал. В спине торчала стрела.

– Фишки! – выдохнул он и потерял сознание.

Первая пара скатов, двигаясь, казалось, медленно и величаво, – хотя на самом деле летят они вдесятеро быстрее бегущего человека – проплыла мимо ближайшего Взятого, едва не выскользнув за границы Душечкиной безмагии, и каждый пустил по сверкающей молнии. Молния может лететь там, где тает колдовство Взятых.

Один разряд попал в цель. Ковер со Взятым качнулся, коротко вспыхнул; пошел дым. Затем ковер дернулся и косо пошел к земле. Мы осторожно возликовали. Потом Взятый восстановил равновесие, неуклюже поднялся и улетел.

Я опустился на колени рядом с гонцом. Молодой, почти мальчишка. Жив. Если я возьмусь за него – еще не все потеряно.

– Одноглазый, помоги.

Скаты парами плыли по внутренней границе безмагии, швыряя молнии во второго Взятого. Тот легко уклонялся, не предпринимая ответных мер.

– Это Шепот, – сказал Эльмо.

– Ага, – согласился я.

Она свое дело знает.

– Ты мне будешь помогать или нет? – хмыкнул Одноглазый.

– Ладно-ладно.

Жалко пропускать представление. Первый раз вижу так много скатов. И в первый раз они нам помогают. Хочется посмотреть еще.

– Ну вот, – проговорил Эльмо, утихомиривая лошадь мальчишки и одновременно шаря по седельным сумкам, – еще одно письмишко нашему достопочтенному летописцу.

Он протянул мне пакет из промасленной кожи. Я ошарашенно сунул его под мышку и вместе с Одноглазым поволок гонца в Нору.

– Боманц! – От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. – Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!

Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? После свадьбы уже не жизнь, а каторга: делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.

– Боманц!

– Иду, черт тебя дери! – И вполголоса: – Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок не подержал.

Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно выпускать, а мир – поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда шел на компромисс.

Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит, – посмеялся он над собой, – понимаешь, что ты стар».

– Чего тебе? Где ты есть?

– В лавке. – В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение.

В лавку Боманц ступил очень осторожно.

– Сюрприз!

Мир ожил. Ворчливость сгинула.

– Камень!

Боманц кинулся к Камню, могучие руки сына сдавили его.

– Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.

– Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. – Камень включил и Жасмин в тройное объятие.

– Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… – Мелькнула блеклая уродливая тень. – А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.

И Жасмин:

– Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то, ух! – Насмешливая обеспокоенность: – В темные дела часом не впутался?

– Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? – Камень встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».

Двадцатипятилетний Камень был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо – скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, нравы и обычаи теперь совсем другие.

Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… «У нас крадут юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…»

– Ну пойдем. Расскажешь нам о своих исследованиях. – «Кончай лить слезы над собой, Боманц, старый ты дурак». – Четыре года, а в письмах одни прачечные да споры в «Дельфине на берегу». Еще бы не на берегу – в Весле-то! Хотел бы я перед смертью увидеть море. Никогда не видал. – «Старый дурак. И это все, на что ты способен, – мечтать вслух? Небось поднимут на смех, если скажешь им, что в глубине души ты еще молод».

– Заговаривается, – пояснила Жасмин.

– Ты кого назвала маразматиком?! – возмутился Боманц.

– Папа, мама, дайте мне передохнуть. Я только что приехал.

Боманц глубоко вдохнул:

– Он прав. Мир. Тишина. Перерыв. Камень, ты судья. Знаешь, боевых коней вроде нас не отучишь от привычного аллюра.

– Камень обещал мне сюрприз, прежде чем ты спустился, – сказала Жасмин.

– Ну? – осведомился Боманц.

– Я помолвлен. Скоро женюсь.

«Как так? Это мой сын. Мое дитя. На прошлой неделе я менял ему пеленки… Время, ты безжалостный убийца, я чую твое ледяное дыхание, слышу гром железных копыт…»

– Гм… Юный глупец. Извини. Ну так расскажи о ней, раз больше ни о чем говорить не можешь.

– Расскажу, если смогу вставить хоть слово.

– Помолчи, Боманц. Расскажи о ней, Камень.

– Да вы уже кое-что знаете, наверное. Она сестра Токара, Слава.

Желудок Боманца рухнул куда-то в пятки. Сестра Токара. Токара, возможного воскресителя.