Глен Кук - Хроники Черного Отряда: Черный Отряд. Замок Теней. Белая Роза

Раз не вижу его отсюда, значит он по ту сторону ствола.

Ага, вот и он, в двадцати футах от комля. Росток. Немного выше человека.

Одноглазый, Молчун, Гоблин – все наши выпучили на него глаза, как стая обезьян. Кроме старины Эльмо.

– Притащите пару ведер воды и хорошо промочите землю, – приказал он. – И найдите старое одеяло, чтобы обмотать им корни вместе с землей.

Все правильно. Крестьянин, чтоб его!

– А меня опустите, – потребовал я. – Хочу сам посмотреть лодыжку, при свете.

На обратном пути мы с тащившими меня Эльмо и Молчуном повстречали Госпожу. Она изобразила трогательную заботу – все хлопотала вокруг моей персоны. Пришлось вытерпеть уйму многозначительных ухмылок.

Даже тогда правду знала только Душечка. И может быть, догадывался Молчун.

В Курганье не было времени – только пламя и тень, бессолнечный свет, страх и отчаяние без конца. С того места, где он стоял, пойманный в собственной паутине, Ворон различал два десятка тварей Властелина. Он видел людей и зверей, захороненных во времена Белой Розы, чтобы зло не смогло вырваться. Он видел силуэт колдуна Боманца на фоне замерзшего драконьего пламени. Старый колдун все еще пытался сделать хоть шаг к сердцу Великого кургана. Разве он не знает, что проиграл много поколений назад?

Ворон пытался представить, давно ли пойман он сам. Достигли ли его письма адресата? Придет ли помощь? Или он всего лишь коротает время, пока не выплеснулась тьма?

Единственной мерой времени служило растущее беспокойство тех, кто был поставлен стеречь могильник тьмы.

Река подкрадывалась все ближе. Они ничего не могли поделать – управлять стихией было не в их власти.

Если бы он, Ворон, занимался тогда курганами, он бы все сделал иначе.

Он смутно вспоминал проскальзывавшие мимо тени, чем-то сходные с ним самим. Но он не взялся бы сказать, давно ли это случилось или кому тени принадлежат. Все менялось; здесь не существовало ничего постоянного. С этой точки зрения мир выглядит совсем иначе.

Прежде он никогда не был так беспомощен, так напуган. Это бесило его. Он всегда был хозяином собственной судьбы, ни от кого не зависел…

В этом мире бездействия оставалось лишь думать. Слишком часто мысли возвращались к тому, что значит быть Вороном, к тому, что Ворон сделал, и не сделал, и должен был сделать по-другому. Достаточно времени, чтобы разобраться со всеми страхами, и слабостями, и болью скрытого в нем человека, все, что создавало обращенную к миру маску изо льда, и стали, и бесстрашия. То, что стоило ему всего, что он ценил, что раз за разом загоняло его в пасть смерти, в состояние самобичевания…

Слишком поздно. Слишком поздно.

Когда мысли обрели кристальную ясность и Ворон окончательно поверил, что все кончено, вопль ярости разнесся по миру призраков. И те, кто окружал его и ненавидел за то, чему он помог начаться, хохотали, радуясь его муке.

Свой прежний статус среди товарищей я так и не восстановил, несмотря на то что был оправдан Деревом. Оставалась некоторая отчужденность – не только из-за медленно возвращающегося доверия, но и в результате якобы подвалившего мне женского общества. Признаюсь, происходящее меня не радовало. С этими парнями я жил с юности. Они – моя семья.

Само собой, меня пытались подковырнуть: дескать, взгромоздился на костыли, только бы поотлынивать. Но свою работу я мог делать и вовсе без ног.

Чертовы бумаги. Я их наизусть выучил, на музыку положил и все равно не находил вожделенного ключа или даже того, что искала Госпожа. Каждая перекрестная ссылка отнимала целую вечность. Во времена Владычества и еще раньше имена писались как бог на душу положит. Теллекурре – один из тех языков, в которых разные сочетания букв обозначают одни и те же звуки.

Сплошная боль, простите, в седалище.

Не знаю, многое ли Душечка объяснила остальным. На общем собрании меня не было. И Госпожи тоже. Но нам передали, что Отряд готовится выступить.

На следующий день.

Близился закат; я стоял на костылях у входа в Нору и смотрел, как прибывают летучие киты. Восемнадцать штук призвал Праотец-Дерево. Со своими скатами и всей когортой разумных существ равнины. Трое китов спустились к самой земле, и Нору стошнило ее жителями.

Мы начали посадку. Старину Костоправа пропустили без очереди, потому что его пришлось поднимать на руках, вместе с бумагами, барахлом и костылями. Кит был маленький, и соседей у меня оказалось не много. Госпожа – само собой, кто же нас теперь разлучит! И Гоблин. И Одноглазый. И Молчун, выдержавший серьезный беззвучный спор с Душечкой, – он очень не хотел с ней расставаться. И Следопыт. И сын Дерева, которому Следопыт служил телохранителем, а я – нянькой. Подозреваю, что колдуны получили наказ присматривать за нами, хотя в случае неприятностей помощи от них все равно никакой.

Душечка, Лейтенант, Эльмо и прочая братия сели на второго кита. На третьего погрузили несколько солдат и уйму всяческого снаряжения.

Мы поднялись, чтобы присоединиться к воздушной эскадре.

Закат с высоты пяти тысяч футов не похож ни на что, видимое с земли. Ну разве что если взгромоздиться на одинокий пик и взирать оттуда. Великолепно.

Стемнело, мы заснули. Одноглазому пришлось меня зачаровывать – опухшая нога здорово беспокоила.

Да. Мы находились за пределами безмагии. Наш кит летел на изрядном расстоянии от Душечкиного. Специально ради Госпожи.

Пусть даже та себя и не выдавала.

Ветры нам благоприятствовали, и с благословения Праотца-Дерева рассвет мы встретили над Лошадью. Там-то правда и выплыла наружу.

К нам ринулись на своих рыбообразных коврах Взятые, вооруженные до самых жабр. Паника меня и разбудила. Следопыт помог мне встать. Мельком глянув на костер восходящего солнца, я высмотрел Взятых, летевших конвоем вокруг нас. Гоблин ожидал нападения и выл в голос. Одноглазый нашел повод обвинить во всем Гоблина, и они опять сцепились.

А время шло, и ничего не происходило. К моему удивлению, Взятые просто летели рядом. Я покосился на Госпожу. Та подмигнула – я чуть не сел.

– Приходится сотрудничать, несмотря на разногласия, – произнесла она.

Гоблин услышал. Он в мгновение ока забыл о ругани Одноглазого, зыркнул на Взятых, потом – на Госпожу. И присмотрелся.

Я увидел, как до него дошло.

– Я вас помню, – пропищал он пронзительнее обычного.

Рожа у него была ошалелая. Помнил он тот единственный раз, когда имел с Госпожой нечто вроде личной встречи. Много лет назад, пытаясь связаться с Душелов, он застал Взятую в Башне, в присутствии Госпожи.

Она улыбнулась своей очаровательнейшей улыбкой. Той, от которой статуи плавятся.