Мария Семенова - Царский витязь. Том 2 [litres]

О чуде распахнутого неба Сеггар им даже не помянул. Светел удивился, но отроку подобает молчать, покуда не спросят. Он и молчал.

Теперь Гузыни сидели молчаливые, робкие. Смотрели, как изжевала «тёмная бездна» тех, среди коих ничтожнейший сложил в кучку всех четверых. Сеггар беседовал с подсевшим Путилой. Очень тихо, чтобы слышали только свои. При слове «звёзды» харчевник ахнул. Прижал ладони к щекам. Да так и не отнял.

– Там стоит замёрзший поезд из тех, что пропали годы назад, – медленно, однозвучно рассказывал Сеггар. – Возле него повернул назад твой кощей. Раб выскочил живым, но ему никто не завидует. Мы пошли дальше.

Путила выговорил севшим голосом:

– Ты видел такое, чего не видел никто…

Сеггар неспешно кивнул. Быстро двигаться было больно.

– Мы оказались крепче раба, а может, глупей. Мы достигли места, где замёрз с дружиной славный Потыка. Там кончается мир.

За дверью поварни суетились стряпухи, приглушённо плакал мальчонка. Звал погибшую мать.

Услышав тихое потрескивание дерева, Светел грустно опустил голову. Рядом на полавочнике умирали Обидные. Ржа, как засохшая кровь, облепила единственную струну. Верхняя поличка лопнула, короб скручивало винтом. Последняя судорога ещё длилась. Надсадина всё росла. Было ясно – гусли не выправить. Светел гладил их ладонью, беспомощно, виновато. Нелюбимое дитя оказалось героем, да поздно хвалить.

– То, что мы видели, есть тайна, – по-прежнему веско и медленно ронял слова Сеггар. – Я сказал тебе, Путила, потому что давно знаю тебя. Ты здесь многое слышишь, но не болтаешь за пивом. И ещё потому, что мы воскресаем в твоём кружале, у тебя за столом. Я не знаю, вправду ли мы видели Исподний мир, как нам показалось… но там правит смерть. Если кто-нибудь услышит про звёзды, любопытство погонит на гибель не одного храбреца.

Светел понял, на что намекал Сеггар. В Торожихе полкупилища сбежалось смотреть всего лишь рисованное небо Богумила. Что же начнётся здесь, если весть о звёздах распространится? Повалит толпа, готовая платить за кров, пищу, тепло. Оборотистый харчевник быстро вымостит серебром дорожку в нужник.

Путилу, кажется, посетила та же мысль.

– Ты-то вернулся, – только и смог он произнести.

В ответ накатились неподъёмные слова-валуны:

– Нам была помощь свыше. Нас вёл солнечный пламень… золотыми крыльями ограждал.

«Это он про мою песню», – обрадовался Светел. Зародилась даже надежда, что Неуступ наконец похвалит его.

В благоговейном шёпоте Путилы прорезался ужас:

– Так ты и солнце видел?

– Да.

– Но… Звёзды же?..

– Не дай Боги никому увидеть такое солнце. – Сеггар вздохнул, шрамы резче обозначились на лице. – Наши тучи, друг мой, суть благодетельная повязка на ранах Небес. Я боюсь узреть эти раны, если тучи порвутся.

Подле Обидных гуслей сгорбилась искра славнука. Она уже и не потрескивала. Песница Прежних умолкла навсегда, насовсем. Старинное дерево не вынесло взгляда звёзд, насмерть ранившего молодую крепкую снасть. Гудебный сосуд, быть может певший на Кровавом мосту, на глазах обращался в прах. За неполные сутки дерево обветшало, как за сто лет. Жильные тетивы сломали тонкую досочку, мучительно и срамно обнажив внутреннее устройство. Так во вскроенном теле бывает видно сердце и все черева. Кончились биения звуков в гулкой прежде груди. Никогда не узнает Светел, как налаживал Весел снасть Прежних. Никогда не научится персты на эти струны правильно возлагать…

Девушка-блюдница с поклоном поднесла дымящуюся кружку. Которую счётом, неведомо. Светел приподнял голову Кочерге.

– Пей, дядя. Полегчает.

Витязь принял в рот утиное горлышко. Глотнул несколько раз. Притомился, закрыл глаза. Его ждали страшный кашель, кровопускания, изнуряющий жар. Может, смерть через седмицу. Всё за то, что вздумалось вольно подышать на той стороне.

Сеггар наконец поднял руку, багровую, опухшую. Поманил братьев Гузыней. Молодые осилки приблизились на цыпочках, комкая треухи.

– Вы, ребятня, чтó в Уразищах потеряли, что мне на вас повезло?

– Мы… – по долгу старшего начал первак. Решился, метнул шапку, бухнулся перед Сеггаром, кланяясь великим обычаем. – Мы к тебе, государь вольный воевода, в отроки проситься бежали!

Неуступ усмехнулся. Помедлил.

– Все четверо, что ли?

– Ну…

– Вас родила добрая матерь. Вы не попытались обобрать и добить нас, встретив у щельи. И я в свой черёд не могу без правды обобрать матерь, уведя сыновей. Я, с её дозволения, возьму одного. Вот тебя.

Борода Сеггара указала на четвертуню.

Блюдница обходила стол, проверяла, у всех ли в достатке угощения и питья.

– Да ты ранен, – сказала она Светелу. – Смотри, кровь.

На верхних толстых штанах, на правом бедре, вправду запеклось пятнышко. Светел покраснел, торопливо накрыл помарку ладонью. Опоздал. Все уставились на него.

– А ну снимай, – зарычала Ильгра.

Легко сказать, снимай. Светел на свои руки вначале боялся даже смотреть. Там, под звёздами, он бряцал по струнам голыми пальцами. Теперь они чуть шевелились, гашник лишний раз не растеребишь. Блюдница припала на колени, потянула с него валенки. Валенки были доброго войлока. Он сам их выкроил по ноге, сам стачал жильными нитками. Подошвы изнутри оказались сплошь размочалены. Это Светел проверял, есть ли у него ещё на ногах пальцы.

– Всё, разула тебя любушка. Теперь свадебку ладить!

Суровый Гуляй не улыбнулся, лишь в глазах теплилась искра. Блюдница вспыхнула румянцем, но тёплые штаны Светела решительно последовали за валенками. На шерстяных нижних до колена расплылся бурый потёк.

– Такому бесчиннику не свадебку, а колотушек всем миром, – выругалась Ильгра. – Ты чем там занят был? Девок портил?

Теперь не смеялся один Кочерга. Светел завертел головой, но кругом раздавался добрый смех, не чести в пронос, просто облегчение. Светелу впервые захотелось смеяться вместе со всеми. Даже показалось, будто у него было право на это.

– Господин… – вдруг испуганно прошептала смелая блюдница. Прежде она Светела господином не чтила. Она смотрела на него снизу вверх. – Господин, у тебя… нити белые…

Кажется, до неё только тут стало доходить, чего на самом деле натерпелись витязи. И какова цена была их шуткам.

Все опять замолчали. Братья Гузыни смотрели с благоговейным ужасом. Светел, озираясь, прижал ладони к вискам.

– А ну, дай гляну, – снялась с места Ильгра.

Даже она нынче двигалась как старуха, утратившая гибкость суставов. Воевница заставила Светела отнять руки. Посмотрела. Хмыкнула. Замахнулась дать подзатыльник. Он съёжился, но шлепок пал легко. Почти ласково.

«Пока Сквару найду, седой сделаюсь. Мама заругается…»

Надо было что-то сделать, сказать.