Мария Семенова - Царский витязь. Том 2 [litres]

Какие тут записки торговцев, какие следы и улики на давно замытых листах… Ознобиша бездельно сидел на скамеечке, тянул шею вперёд, силился избавиться от икоты. Наконец запер сундук, вышел вон, унося в кошеле погибель Эрелиса и свою.

В добычном ряду сновали юркие людишки в серых плащах с куколями, низко сбитыми на лица. Суетливые движения, бегающие глаза. Людишки обменивались тайными знаками, из полы в полу передавали глиняные бутылочки с плотными деревянными пробками. Со значением косились на Ознобишу.

– Что ж теперь делать-то? – спрашивал один торговец другого.

– Ясно что. Пойти да исповедать всё, как тогда.

– Их дело государское, за всех решать и судить.

– А после ответ великий держать.

– Одна беда: пока исповедуешь, во всех стенах уши откроются.

– Повременить, пока Гайдияр казнить кого выведет, – встряла бабёнка, маленькая, костлявая, злая. – На обречённике испытать!

– Нравен Гайдияр, – подняла голову молодая нищенка. Глянула пронзительными голубыми глазами. – Ныне приговорит, назавтра смягчится. А несудимый в лютых муках исчахнет.

Хотелось заткнуть пальцами уши, зажмуриться, припустить бегом, да вот куда? Все пялились на Ознобишу. Указывали перстами. Толкались, намеренно задевали кошель.

– Вот она, жизнь и смерть государева. В одной капле.

– Да зачем бы котлярам царевича изводить?

– Примет Гайдияр большой венец вместо малого, небось сами наплачутся.

Дудки скоморохов на подвыси взорвались андархским боевым плясом, удалым, грозным. Вместо крашеных шаров взлетели жестяные мечи. Лицедеи готовили горестную хвалу Йелегену Первому, отравленному хасинами.

– А если впрямь лекарство целительное?

– Изопьёт, здоровьем окрепнет.

– Только на себя прежнего не похож станет. Знаем, какие снадобья мораничи варят!

– Был орлёнок, станется сорока учёная. Что нашепчут ему, то с престола и повторит.

Ознобиша брёл сквозь лики, образы, голоса.

– Исполнишь – узнают. И не исполнишь – узнают.

– Всюду уши, всюду глаза…

Перст, надавленный нитью, болел так, словно Ознобиша уже висел рядом с братом, принимая участь отступника. Он сунул палец в рот, ожидая привкуса крови. Заметил Ваана, вступавшего на исад с другой стороны.

Торжане привычно кланялись, уступали дорогу наставнику мудрецов. Степенные слуги несли перья, чернильницы, корзину с едой. Ознобиша прянул к ближайшему ходу, но недостаточно быстро. Ваан заметил его. Поманил пальцем.

– Рано ты сегодня завершил своё чтение, юный райца юного государя, – сказал он с упрёком. Люди останавливались послушать: обычно Ваан проходил площадь с гордостью, не глядя по сторонам. А тот продолжал: – Верно, молодые глаза, не в пример моим старым, легко пожирают книгу за книгой. Или, не в пример им же, предпочитают смотреть в сторону увеселений, коими так богат Выскирег? Не забыл ли ты, друг мой, что государя судят по ближникам, стоящим у трона?

Вот теперь на Ознобишу действительно пялились. Вчера он уже изобрёл бы десять ответов, ускользнул из хватки Ваана. Ныне разум был бессилен и пуст.

– Вышло так, – проговорил он медленно, – что в самом начале занятий мне попалось нечто, требующее раздумий. А мне легче думается, когда ноги пеши идут.

«Не всем же за бархатными завесами над грудой книг почивать…»

– О! Так сопроводи меня, заодно поведаешь о смутившем, – оживился Ваан. – И твоим ногам будет хождение, и я, коли советом не брезгуешь, что ни есть подскажу.

На советах Высшего Круга Ваан сиживал за плечом у владыки. Сам Цепир, мерило познания, смотрел на него, как почтительный ученик.

«А ведь я сейчас врага наживу…» Сил не было для спасительного вранья.

– Я… – начал Ознобиша.

Подмога явилась негаданная, как обвал капельника.

– Оставь грызть мальчонку, книжный червяк! – В звучном голосе Машкары, по обыкновению, мерцала улыбка. – Не яблоко!

На плечо опустилась рука. Даже сквозь плотный кафтан Ознобиша чувствовал жар. Машкара сказал ещё:

– Охота котёнку без подмоги крысу добыть, ну и пусть его. Подумаешь, коготок сломится! Новый вырастет, цепкий. А привыкнув за подачкой сразу бежать, добрым крысоловом не станешь.

Ваан ничего не ответил. Просто как будто забыл свою жертву, величаво двинулся дальше. Ознобиша ощутил жгучую благодарность Машкаре и… почти неодолимый позыв открыть ему своё горе. У кого совета спросить, как не у Божьего любимца, уличного мудреца? Особенники не ведают ни чина, ни сана, их шутки и дерзости, разящие праведных наравне с последней торговкой, превыше остроты мирского ума…

Призвав весь навык воинского пути, Ознобиша вывернулся из-под ладони так ловко, что рука Машкары осталась висеть в воздухе. Порскнул в облюбованный ход.

Позади, на исаде, с грохотом обвалилась сосулька.

…Маме нравились ранние сумерки. В небе ещё тлеет свет, на земле уже вспыхивают огоньки… Ознобиша, тянувшийся за родителями, всегда ждал наступления любимой поры. Сумежного времени, когда шумные дневные дела отдают черёд тихим домашним рукоделиям, сказкам, беседам. Может, он бы поныне любовно ловил мамино далёкое слово. Если бы однажды из синевато-розовой мглы не явили себя две чуждые тени. Тогда сказки сразу стали страшными, а ранние сумерки начали пугать. С того дня навек…

Мостик под ногами ощутимо подрагивал. Ветер с Кияна, не ведающий затиший, трогал промасленные канаты. Пел разными голосами.

Выскирегцы сюда нечасто захаживали. Не то чтобы Звёздный мост, где творились казни, был в древности освящён во имя одной лишь Справедливо Казнящей и так уж оброс лишаями грозных примет. Просто в бездне, перечёркнутой узкой нитью моста, обитало многовато неупокоенных душ. Глядя вниз, Ознобиша отчётливо различал кружащиеся рои. Слышал ропоты, вплетённые в гул мощных тетив. Деловитые горожане тоже наверняка улавливали беспокоящие, тихие жалобы. Но не хотели их слышать, не хотели отвлекаться от дел.

Помнил ли кто-нибудь, что древний Коряжин ниоткуда не выглядел таким прекрасным и величавым, как с моста последнего покаяния?

Ознобиша разведал Выскирег подробнее иных уроженцев. Облазил сверху донизу со Златом, с царевной, сам по себе. Подобного пиршества взору не открывали даже окна царских палат.

Сегодня Ознобише было не до щербатых вершин в бахромах капельников, видимых с места казней. Он даже не собирался выходить сюда. Беда только, стены, сложенные остовами древней жизни, покрытые одной сплошной росписью, шутили нынче с ним шутки. Царский райца, составитель безошибочных карт, путал право и лево, не узнавал перекрёстков… раз за разом спохватывался перед выходом к Звёздному мостику. «Как так, я же к Прощальному шёл?..» Досадливо отступал. Возвращался.