Екатерина Годвер - Алракцитовое сердце

- Будет лучше, если Броджеб и остальные посчитают тебя важной птицей, так что мой тебе совет: не кланяйся как лакей. Не благодари и вообще пореже открывай рот. Я перед Ивэром в большом долгу, но произойди наша с вами встреча при других обстоятельствах - я бы вас повесил. Слишком вы подозрительны. И королевской армией от тебя несет за версту.

- Ваши слова оскорбительны! - Петер изобразил сердитый взгляд; получилось не очень-то, но полковник удовлетворенно кивнул:

- Так-то лучше. Броджеб уважает дисциплину и по крови сам наполовину дарвенец: если я прикажу ему молчать, он вас не выдаст. Так что не выдайте себя сами; и не возвращайтесь, если не хотите навлечь на всех беду! Скверное же Ивэр выбрал времечко спросить с меня долг... Господь Всемогущий, да будь я проклят, если еще раз окажусь у хавбага в должниках!

Некрасивое лицо полковника исказила гримаса плохо сдерживаемой ярости; он выпроводил их из приемной, отдал стражникам приказ проводить их с Петером в лазарет - и больше Деян его не видел.

Лейтенант Алек Броджеб - молодой человек с лихо закрученными усами, отправленный в отпуск по ранению, - смотрел на вещи проще; сломанная в двух местах рука его беспокоила много больше, чем неожиданное поручение, к которому он отнесся даже с некоторой охотой. Другие раненые и увечные из обоза поглядывали косо, но Броджеб успокоил их подозрения, сославшись то ли на дальнее родство, то ли на старое знакомство, то ли на все вместе.

Путь до Ханрума занял шесть дней, в которые Деян, лежа на полу фургона, отсыпался; ото всей дороги ему запомнился только запах перевязок и тряска. Петер развлекался тем же самым. Бергичевские солдаты много реже поминали Господа, в ходу у них был десяток незнакомых Деяну бранных словечек, и осыпали они ими не барона, но ен'Гарбдада и короля Вимила, с той же ненавистью, но куда меньшим страхом, и на том очевидные различия между дарвенцами и бергичевцами заканчивались. Были наверняка и неочевидные - но уловить их, едва зная что тех, что других и меряя все меркой Медвежьего Спокоища, оказалось невозможно.

Наконец въехали в Ханрум.

Следуя нехитрой легенде и приказу коменданта, в городе лейтенант Броджеб привел "друзей" к своей родне - в справный двухэтажный дом, принадлежавший его дяде, известному в Ханруме и даже за его пределами аптекарю. Тот принял их радушно, не задавая вопросов; только обмолвился мимоходом, чтоб не совались без нужды на улицу: "Неспокойно у нас - не те привяжутся, так эти". Предупреждение, как они узнали позже, было разумным.

Первые дней десять Деян провел, не выходя из дома. Жилище аптекаря и комната, которую отвели им с Петером, мало напоминала домишко Сумасшедшей Вильмы, но приторный запах лекарств в воздухе пробуждал воспоминания, которые он считал давно похороненными. Охотнее всего он немедленно отправился бы дальше, однако лейтенант Броджеб ехать наотрез отказался, напирая на то, что дорога дальняя и нелегкая, а он обещал довезти в Спокоище живых людей, а не покойников; в его словах, как ни досадно, был смысл... Но безвылазно сидеть в четырех стенах вскоре сделалось невыносимо, потому однажды вечером Деян уговорил лейтенанта провести его хотя бы по соседним проулкам. Петер, ворча, присоединился: ему тоже надоело жить взаперти. Эта первая короткая прогулка, как и несколько последующих, была не слишком познавательна, но все же позволила получить какое-никакое понятие о месте, где они оказались.

Харнум намного больше, чем Нелов, напоминал настоящий город, каким Деян его представлял: в нем были большие дома и широкие мощенные камнем улицы, по которым лошади тянули хрупкие двухколесные повозки; от сточных канав не так разило нечистотами и тухлой рыбой. От войны город почти не пострадал - быть может, потому, что едва ли не с самого развала Нарьяжской империи он постоянно переходил из рук в руки и в недалеком прошлом, полвека назад, уже принадлежал Бергичам: у многих - поговаривали, и у самого барона - в Ханруме жили знакомцы или родня. Броджеб упоминал, что при наступлении только в самом центре сожгли несколько лавок. Невнимательному и неискушенному наблюдателю могло показаться, что все в городе хорошо, но лица и вид прохожих быстро развеивали иллюзию благополучия.

Город заполнили беженцы из разоренных и разрушенных сел, ищущие пропитание и хоть какой заработок. Но работы для них не было - и потому они промышляли разбоем и грабежами. Гарнизон бергичевцев в Харнуме был невелик, потому по приказу коменданта города порядок поддерживали наспех сформированные отряды из числа добровольцев и бывших дарвенских солдат и офицеров, согласившихся перейти под синие знамена барона. Но, как неохотно признавал лейтенант Броджеб, были отряды эти ненамного лучше бандитов, а то и хуже, потому как творили все, что им вздумается. В серьезные стычки они не ввязывались - зато охотно обирали лавочников, кабатчиков и просто всех, кто казался подходящей добычей или попадался под руку: комендант города в добровольных помощниках нуждался и на такие происшествия смотрел сквозь пальцы. Дядя Броджеба, пожилой аптекарь - его звали Михалом Робичем, - в городе был человеком уважаемым; знали и про то, кто его племянник, потому аптекарский дом и лавку не трогали; но другим доставалось сполна. Кому от "защитников", кому от наводнившей город голытьбы, а кому и от людей барона, которые, когда принимались все-таки сами наводить порядок, не разбирались - кто прав, кто виноват. Среди бела дня на людной улице человека могли зарезать за хорошую одежду, могли принять за грабителя и забить до смерти, могли без суда отправить на виселицу как шпиона; горожанами владели подозрительность и страх, беженцами - гнев и отчаяние, и всех без разбору мучила неопределенность будущего. От недоедания и постоянного напряжения в ожидании беды в человеческих лицах проступало что-то звериное.

Такова после прихода бергичевцев стала повседневная жизнь Ханрума, и многие уже свыклись с ней. Для тех, кто имел верный кусок хлеба, не так уж она казалась и страшна: пусть могло произойти все, что угодно, - но чаще всего ничего не происходило. Броджеба все это больше расстраивало, чем страшило.

- Зряшная война, - сказал он вечером за ужином. - Одни беды от нее.

В аптекарской гостиной было тепло и уютно. Трещал камин, отмеряли время напольные часы с начищенными медными гирями и спрятанной внутри механической куклой: каждый час дверцы открывались и показывался человек, кивавший головой в красном колпаке с крохотными бубенцами. Хрупкая, покрытая цветной глазурью посуда с непривычки тоже казалась Деяну игрушечной.

Аптекарь, худосочный мужчина с густой сединой в рыжеватой бородке, был радушным хозяином: наверняка незваные гости - лишние рты, к тому же нуждавшиеся в лечении, - тяготили его, однако он ни разу не дал им этого понять. За столом рядом с хозяином сидела Арина, его дочь - немногословная девушка лет восемнадцати, исключительно приятной наружности, но с неженской суровостью и холодом в небесно-голубых глазах.