Екатерина Годвер - Алракцитовое сердце

Деян который раз изумился - как в чародее, кроме прочего, умещается еще и самодовольство; но, конечно, промолчал.

- Гомункулусами я грезил едва ли не с того часа, как оказался заперт в одиночестве. Бабка рассказывала мне о всяких тварях, которых мог создавать дед: среди них были и подобные человеку. - Голем мельком взглянул на Джибанда. - Когда я был здоров, то умел сам себя развлечь и любил оставаться в одиночестве, но в камере оно сделалось невыносимым. Настоящие узники в настоящих тюрьмах бранятся со стражей и говорят друг с другом; даже бедняги, брошенные в одиночный каменный мешок, - и те обучают крыс, делят с ними скудную еду, лишь бы только не проводить все время наедине с собой. Я был лишен и этого: отец в страхе перед убийцами и болезнями законопатил все щели. Без его дозволения не проползла бы даже ящерица, а дозволения он не давал. Мне неоткуда было ждать чуда, но я мог сотворить чудо сам... Для призыва и воплощения духа требовалось все же не только желание и умение - но алракцит, валадан и все остальное, в отличие от простейшего перегонного куба, у меня была надежда раздобыть. Когда я посчитал, что готов, то первым делом разрушил в камере часть стены и чуть повредил потолок. Огромной радостью после стольких лет взаперти было для меня видеть хотя бы темную соседнюю клетушку... Отцу я сказал, что стена обвалилась сама, однако он, разумеется, заподозрил, что тут не обошлось без происков недоброжелателей и, на всякий случай, казнил обоих бедолаг, стоявших в тот день на страже. Мне было жаль их, но я знал, что никто из них и пальцем не пошевелил бы ради облегчения моей участи, страшась наказания. Между ними и собой я выбрал себя; и меня отец, конечно, ни в чем не заподозрил. - Голем неприятно усмехнулся. - Враги или время - но стены надо было чинить и крепить, пока не случился обвал: это он понимал даже своим больным разумом. Меня он перевел в дальнюю камеру, утроил охрану, а в поврежденную часть подземелья допустил работников. Они натащили вниз камня, песка, деревянных балок, глины для промазки щелей - и, конечно, молотки и зубила... Работы велись только днем - ночевали каменщики где-то в помещениях для слуг. Ночь стала моим временем. Стражников едва не хватил удар, когда я вскрыл замок и выкатился из камеры в своей неповоротливой коляске; по счастью, ни у кого из них не хватило смелости немедля огреть меня алебардой по темечку. Я разъяснил вставший перед ними малоприятный выбор: либо они остаются верны отцу, а тот поутру отдает приказ казнить их за сломанный "врагами" замок и ложь о моем "побеге", либо отныне они подчиняются мне, а уж я постараюсь сохранить им жизнь и буду маскировать следы своих занятий... Признаться, пока я говорил все это, нутро у меня сжималось от страха: отец, тщательно изучив замок, мог обнаружить остаточные следы чар и поверить доносчику - и мог не позволить мне продолжать; наверняка бы не позволил. Но - обошлось: картина казни неудачливых предшественников все еще стояла у моих охранников перед глазами, потому они посчитали, что я - наименьшее зло, и принесли мне клятву.

- Вообще-то ты мог бы и раньше так сделать, - не выдержал Деян. - Пригрозил бы стражникам оговорить их перед отцом, если не будут тебя слушаться - и дело с концом: одни не поверили бы - другие потом стали бы сговорчивей. Была бы тебе и вода, и еды вдоволь, и прочее.

- Верно: мог, - осклабился Голем. - Я много об этом думал. Потом. Когда поумнел, выучился врать направо и налево и стал тем, кем стал. Но бабка, мир ее праху, хотела вырастить меня добрым малым, который берег бы честное имя Ригичей. Образцовым придворным, под взглядом которого блекло бы золото, удрученное своим недостаточным благородством! Представь себе: у меня тогда и мысли не возникало, что можно вот так взять и за здорово живешь оболгать кого-то, чтобы его потом вздернули на дыбе или разорвали лошадьми. Не так я был воспитан, чтобы думать о подобном; дурак был - не то, что свободные люди, сызмальства приученные выживать своим умом.

- Ну-у... - неопределенно протянул Деян, не уверенный, кому чародей адресует насмешку - ему или самому себе.

- Но даже такому дураку, как я, хватило ума понять, что с дуростью надо заканчивать, если я не хочу сгнить в подземелье, - продолжил Голем. - Открывать и закрывать замок каждый вечер для меня не составляло труда: отец ничего не подозревал. Алракцитовых вкраплений хватало в тех камнях, что принесли для работ, но еще нужно было достать валадан и кости. Мои подневольные помощники пришли в ужас, когда я объявил им, что предстоит вскрывать саркофаги в усыпальнице. Думаю, они заподозрили, что я помешался, как отец, - но, как они не смели ослушаться отца, так не ослушались и меня. На этот раз дед, на которого я весьма рассчитывал, подвел меня - среди его костей не оказалось ничего подходящего. Зато у дедовой матери, моей прабабки, нашлись валадановые бусы. Я позаимствовал еще браслет у ее сестрицы и пару перстней у прославленного предка-дипломата - и на том нужное количество камня было собрано. В большой камере поодаль от моей я велел устроить мастерскую: стражники растерли до порошка алракцит и кости, затем валадан. На это потребовалось время, поскольку валадан чрезвычайно тверд, а стражники были неумелы, но страх за свою жизнь дает людям силы творить невероятное, так что скоро смесь порошков оказалась у меня. Офицер, с которым у меня завязалось что-то похожее на приятельство, принес мне колбу лунной крови своей жены; семя я использовал свое. Оставалось подготовить все для создания тела, но, по правде сказать, я толком не представлял, что необходимо сделать, чтобы искусственная плоть хорошо служила: записи деда на этот предмет были туманны и коротки, потому как он создавал обычно только простых, недолговечных существ. Мои помощники сделали густой раствор в наспех сколоченной деревянной ванне, и я, использовав чары несбывшегося, призвал дух. Затем добавил замешанный на крови и семени порошок в раствор, подождал, пока тот подсохнет, и при помощи своих способностей, молотка и зубила придал ему вид человеческой фигуры... Из-за моего невежества твое тело недостаточно совершенно, Джеб. - Великан широко распахнул глаза, когда Голем вдруг обратился к нему. - Важную роль в ритуалеиграют представления ваятеля о желаемом результате. Я в основном беспокоился о движении; об этом я знал многое. А об органах чувств почти не думал и не имел понятия, как сделать правильно... Поэтому ты не можешь ощутить ни запаха, ни вкуса, ни боли. Когда ты еще был самим собой, Джеб, последнее досаждало тебе особенно: сложно притворяться человеком, когда приходишь на торжественный прием с ножом в боку или хватаешься за раскаленную кочергу... Ты замечал неладное, только если окружающие начинали странно на тебя поглядывать - или если тело начинало рассыпаться.